— «Мы займемся этим снова», Бобби Шерман — «Эй, мистер Солнце». Я как мог изображал цветочный горшок. Вечеринка шла своим чередом. Мне казалось, что она будет продолжаться вечно. Снаружи годы будут нестись, как листья на ветру, автомобили — ржаветь, дома — гнить, родители — умирать, государства — возникать и распадаться. Меня не покидало чувство, что мы будем веселиться и когда в небе появится архангел Гавриил, с трубой, возвещающей о приходе Судного дня, в одной руке и подарком Кэрол в другой. Нам подали мороженое, потом большой праздничный торт со словами С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ, КЭРОЛ, написанными зеленым и красным кремом, потом все снова танцевали, потом кто-то захотел сыграть в бутылочку, но миссис Гранджер, громогласно рассмеявшись, хо-хо-хо-хо, эту затею не одобрила.
Наконец Кэрол хлопнула в ладоши и сказала, что мы все идем на лужайку поиграть в салочки. Догнать и перегнать — вот ответ на животрепещущий вопрос отрочества: готов ли ты жить в обществе завтрашнего дня?
Все вывалились из дома. Я слышал, как народ носится по траве, радуясь жизни. Я притормозил, надеясь, что Кэрол хоть на секунду остановится рядом со мной, но она устремилась мимо меня, следом за гостями. Я остался на крыльце. Джо составил мне компанию, усевшись на поручень, и мы оба принялись наблюдать за остальными.
— Что-то она сегодня больно заносчива, — заметил Джо.
— Нет. — Я мотнул головой. — Просто занята. Много народу. Сам понимаешь.
— Дерьмо, — буркнул Джо.
Мы помолчали с минуту.
— Эй, Джо! — крикнул кто-то.
— Ты весь перепачкаешься, если будешь играть, — заметил Джо. — Твоя мать закатит тебе скандал.
— Два скандала, — уточнил я.
— Иди к нам, Джо!
Кэрол. Она переоделась в джинсы, возможно, от Эдит Хед, раскраснелась, просто сияла. Джо посмотрел на меня. Ему очень не хотелось идти одному, а меня внезапно охватил ужас, какого я не испытывал с той ночи, когда проснулся в палатке на охоте. Если брать на себя опеку над кем-либо, со временем обязательно начинаешь ненавидеть этого человека, и я испугался, что Джо в конце концов возненавидит меня. В двенадцать лет я не мог это сформулировать, но что-то такое чувствовал.
— Иди.
— Ты действительно не хочешь?..
— Нет. Нет. Я все равно уже собрался домой.
Я наблюдал за его удаляющейся спиной, чуть обиженный тем, что он не предложил пойти со мной, и одновременно радуясь, что не предложил. А потом через лужайку направился к улице.
Дикки меня заметил:
— Пошел домой, красавчик?
Мне следовало ответить по-простому: да, уже пора, передай привет Бродвею. Я же посоветовал ему заткнуться.
Он тут же загородил мне дорогу, словно ждал моих слов, с огромной газонокосильной улыбкой в пол- лица. От него веяло холодом.
— Чего, чего?
Вот тут меня прорвало. Достали. Я бы плюнул в Гитлера, так меня достали.
— Я сказал, заткнись. Прочь с дороги.
(В классе Кэрол Гранджер закрыла лицо руками… но не попросила меня замолчать. За это я ее уважал.)
Все уже смотрели на нас, но никто не произнес ни слова. Миссис Гранджер, оставшаяся в доме, что-то распевала. Во весь голос.
— Так ты думаешь, что можешь заставить меня заткнуться? — Он провел рукой по намасленным волосам.
Я отпихнул его в сторону. То есть совсем потерял контроль над собой. Такое случилось со мной впервые. Кто-то еще, другой я, уселся за руль и повел машину. Я тоже ехал, но не более того.
Он без замаха ударил меня в плечо. Руку словно парализовало. Тело пронзила невыносимая боль.
Я схватил его, потому что боксировать не умел, и с силой толкнул назад, его мерзкая улыбка засверкала у меня перед лицом. Ноги его, однако, не сдвинулись с места, он обхватил меня за шею рукой, будто хотел поцеловать. А второй, сжатой в кулак, забарабанил мне по спине, как в дверь. Потом мы повалились на клумбу.
На его стороне была сила, на моей — отчаяние. Внезапно в моей жизни осталась только одна цель — побить Дикки Кэбла. Ради этого я и появился на свет Божий. Я вспомнил библейскую историю об Иакове, боровшемся с ангелом, и безумно рассмеялся в лицо Дикки. Я был наверху и изо всех сил старался там и остаться.
Но он тут же выбрался из-под меня, скользкий как угорь, и ударил по шее.
Я вскрикнул и повалился на живот. А он тут же оседлал меня. Я попытался вывернуться, но не смог.
Не смог. А он собирался избить меня, потому что я не смог вывернуться. Какой кошмар. Видела ли это Кэрол? Конечно, они все видели. Я чувствовал, как мой пиджак лопается под мышками, как от него отлетают блестящие пуговицы с гербами. Но вывернуться не мог.
Он смеялся. Схватил меня за волосы и возил лицом по земле.
— Ну как, красавчик? —
— Вот теперь ты у нас настоящий
А потом Джо стащил его с меня.
— Хватит, черт побери! — прорычал он. — Или ты не знаешь, когда надо остановиться?
Я поднялся, все еще плача. С перепачканными грязью лицом и волосами. Голова не так и болела, чтобы плакать, но я не мог унять слезы. Они все смотрели на меня. На их лицах отражалось смущение, такое бывает, когда дети чувствуют, что зашли слишком далеко, и мне было ясно, что они не хотят смотреть на меня, не хотят видеть мои слезы. Поэтому они опускали головы, чтобы убедиться, на месте ли их ноги. Поглядывали на забор — не украл ли его кто. А некоторые даже повернулись к бассейну на соседнем участке: вдруг там кто-то тонет и его надо немедленно спасать.
Кэрол стояла среди них и уже хотела шагнуть ко мне. Но огляделась, чтобы посмотреть, не составит ли кто ей компанию. Идти ко мне никто не хотел. Дикки Кэбл расчесывал волосы. Грязи на них я не заметил. Кэрол переминалась с ноги на ногу. Ее блузка от ветра собиралась складочками.
Миссис Гранджер уже не пела. Она стояла на крыльце раскрыв рот.
Подошел Джо, положил руку мне на плечо.
— Слушай, Чарли, ты вроде говорил, что нам пора домой, а?
Я попытался сбросить его руку, но в результате сам свалился на траву.
— Отвали от меня! — прокричал я. Сиплым голосом. Скорее прорыдал, чем прокричал. На вельветовом пиджаке осталась только одна пуговица, да и та висела на нитке. Брюки были в зеленых и черных пятнах от травы и земли. Не поднимаясь, я начал собирать пуговицы, слезы все текли, лицо горело.
Дикки что-то мурлыкал себе под нос, всем довольный. Похоже, размышлял, а не пройтись ли еще раз расческой по волосам. Вот уж кто не испытывал ни малейшего смущения, не ломал комедию в отличие от остальных, а потому заслуживал уважения. Правда, понял я это не тогда, а гораздо позже.
Миссис Гранджер заковыляла ко мне.
— Чарли… Чарли,
— Заткнись, толстая старая
