Лезвие осознания (сборник)

– это глупое слово), отнюдь не испытываю стремления оказаться ни ниже, чем есть, ни выше. Меня устраивает мир сей. Какие-то незапамятные тысячелетия назад я избрал себе эту землю, мой дом…

А много прежде того я избрал свободу .

Когда совершался Выбор, сородичи еще все были едины.

В смысле, что все желали совершенства свободы.

Но вот разошлись во мнениях, как именно понимать его, это совершенство.

И многие положили остаться ангелами. Такие спрашивали меня: «Какой свободы ты ищешь?» И предрекали: «Ты сделаешься свободен… как отрубленная рука !»

Но я не изменил решения своего.

И вот, я – Отрубленная Рука, демон леса. Века текли надо мной и не приносили мне оснований жалеть о Выборе.

Не вижу их и теперь…

Но только появились эти вопросы, на которые у меня нет ответа!

Я не могу в это верить. У меня – нет ответа? Знание, которое я почитал абсолютным… и на основе которого сделал Выбор… оно… неполно?

…Вот минуло восемь лет, как умерли эти трое. Я очень сильно разросся. Изгибы моего тела заполнили уже все комнаты, все закоулки и лестницы ветшающей башни. Какие-то из выростов пробрались в ангар и оплели вертолет.

Подобный рост необычен. Он обличает бурное течение моей мысли. Ее непрестанный и неотвязный ход… Я стал приверженец размышлений! Хотя такое занятие вызывало прежде лишь снисходительное презрение. Теперь же я обречен как проклятый (ха! – а кто я?) напряженно искать решение.

Я не могу допустить сомнения в полноте всецелого моего знания. Ведь это оказалась бы смертельная рана для моей гордости. А моя гордость… о, это далеко не просто одно лишь из моих свойств… нет, гордость – это сердцевина моя.

Это мое «я», я сам.

Решение могло бы обнаружиться в следующем. Возможно, поведение этого человека – последнего из долгой череды тех, что довелось мне убить, – отнюдь и не является действиями осмысленными . Не содержит позиции . А это просто была какая-то врожденная поведенческая особенность данного существа. Бессмысленная. Случайная. Вероятно – сродни инстинкту.

Да, очень даже и может быть, что некоторым из людей врожден такой вот инстинкт . Встречающийся не часто, но иногда все-таки наблюдаемый. А если все это так, то люди бы должны знать о наличии подобных среди себя и как-то определять их.

Тогда…

Тогда – конец истерзавшему меня палачу-вопросу! Он делается всего только… вопросом времени . Ведь люди не являются сиднями, каков я. Напротив, это постоянно перемещающиеся существа. А значит, рано или поздно какого-нибудь из них занесет в любое, пусть даже и сколь угодно глухое место. То есть, наступит время, и в этой котловине, как было уже не раз, покажется очередной человек.

И вот он подойдет к башне. И он заинтересуется – ведь эти существа любопытны – почему шевелятся корни в комнатах, как это он увидит сквозь окна. Шевелятся и даже когда нет ветра… И – этот человек приблизится к двери. И она откроется перед ним – как будто сама собой. Он войдет.

И я возьму его в корни.

Бережно, осторожно.

И я спрошу…

Ха! «Спрошу»?

Неужто совершившееся привело меня в такое смятенье, что я позабыл… свой Выбор? Ведь навсегда, на вечные времена отрекся я от Него. А значит – и от Его Сына, Слова . И вот теперь я способен весьма на многое, но не могу зато сделать одного. Простого. Я не могу спросить.

Ибо до скончанья времен я нем.

Кажется, я вот теперь начинаю чувствовать, о чем пытались предостеречь меня мои братья.

1995

Красная строка

Клялся… что Времени уже не будет.

Откровение Иоанна, 10:6

1

Я дал обещание родственникам его, что не буду называть его имени.

Ему снилось темное .

Кажется, это была… ночь .

Но – живая , пульсирующая вокруг и в его сознании колким хохотом. Пронизывающая как тысячами стальных, льдистых глаз. И словно бы поворачивающая медленно его в своих цепких, неощутимых пальцах.

А он был во сне ребенком, оставленным на ее произвол. Он звал… сжигаемый бесконечным страхом – просил, чтобы взошло солнышко.

И вот оно поднялось… Раскачиваясь посреди этой тьмы как страшный слоновий лоб. Оно приблизилось и хлестнуло его глаза – словно тряпкой, намоченной в кислоте, – светом. Невыносимая костяная тоска свела его душу, как судорогою, и разбудила. Вокруг, разорванная, полыхала, плотнимая мечущимся пламенным клубом, мгла. Экспедиционная машина горела ! Мерцающие абрисы фигур, замерших, вычернялись метаниями бесящегося огня и тень, разбрасываемая по травам поляны, рвалась… то прядала…

Он вскочил, проламываясь из распадающегося пространства сна – в явь. Пошел, покачнувшись и выровнявшись, на трепетное мерцание фигур, в слепящее…

Неистовое полыхание огня прекратилось, внезапно, пока он шел. В напряженный и одиноко вытянувшийся язык собралось все пламя. И так стояло теперь, колеблемое едва лишь, как жуткий – огромностию своею – огонь свечи. Как если б окружающий мрак, сплотившийся словно каменными стенами вокруг, создал тягу.

И ветер, пригибаясь к самой земле, все бежал в огонь… И вздрагивали черные полотна теней… и близко, невероятно близко к пылающему средоточию стояли товарищи его, как в детской игре «замри» – неподвижные.

И он не понял тогда.

Он и теперь не в состоянии постичь, как это оно получилось, что тогда он – не понял. Ему ведь не впервой приходилось видеть это оцепенение, сродное параличу, обмороку. И он бы мог догадаться сразу, что происходит! Но нет, почему-то все думалось тогда только: просвистом… это всего лишь просвистом их вот так завораживает огонь! Тихим, непрестанным и странным… с которым летит, летит – обрываясь, как бесящаяся в бездну вода, с наклонной…

Внезапно он увидал – через жалящий отблеск треснувшего в кабине стекла – Петра! Их водитель… как малые дети боялся он отчего-то этих ночей, безлунных… Зачем же не покинул он духоты машины, как все, хоть на эту ночь?!

Он выхватил карабин – у кого-то из этих, которые стояли, тупо и неподвижно, около. И принялся