зарешеченное окно. Он высоко подпрыгивает и вцепляется когтями в металлическую решетку. Кот бежит за ним. Он пробегает мимо меня, и я ясно вижу его острые белые зубы и выпущенные когти. Если он прыгнет на меня – я погиб. Нет.
Старый самец вызвал у него особый приступ ненависти.
Я спасаюсь бегством.
Кот прыгает вверх. Старый самец изо всех сил отталкивается от решетки и взлетает под потолок, отталкивается от гладкой поверхности и падает на спину разъяренного кота. Мгновение возни, мяуканья, писка.
Старый самец снова отпрыгивает к стене. Кот за ним. Но преимущество теперь на стороне крысы: ей есть куда бежать, и к тому же кот уже не так уверен в своих силах, как в момент атаки.
Теперь старый самец бежит в моем направлении. Я прыгаю вниз по ступенькам лестницы к находящемуся этажом ниже почти такому же коридору. Но здесь в окне нет решетки, а разбитое стекло дает возможность выбраться на плоскую крышу, расположенную невысоко над двором. Старый самец бежит за мной, а кот за ним. Я осторожно соскальзываю вниз по заросшей виноградом стене и влетаю в спасительную крысиную нору.
Старый самец на крыше останавливается, оборачивается, скалит свои мощные зубы. Кот стоит на месте, фыркает и с остервенением мяукает.
Уши старого самца в крови – видимо, до них добрались кошачьи когти. У кота разорвана ноздря и заплыл глаз. Противники стоят друг против друга, угрожая и в то же время опасаясь довести дело до окончательной схватки. Вдруг старый самец издает резкий писк, как будто собираясь броситься на кота. Кот резко отступает, а крыса с карниза крыши прыгает в щель между водосточной трубой и стеной дома.
Через мгновение старый самец уже трогает меня своими окровавленными вибриссами. Лишь теперь я замечаю, что кот своими когтями порвал ему шкуру на спине, разорвал ушную раковину и повредил веко. Вдоль изъеденной ржавчиной трубы мы добираемся до знакомых, спокойных каналов. Старый самец долго и внимательно очищает свой мех, старательно обнюхивает его – шерсть ещё сохранила запах кошачьих лап – и слизывает каплю свернувшейся крови с разорванного уха.
Старый самец не заходит в обжитые крысиные норы, опасаясь неожиданного нападения и ярости хозяев.
Видимо, его останавливают неприятные воспоминания о пережитом в таких же ситуациях, когда ему едва удавалось унести ноги. Он также избегает помещений, откуда есть только один выход. И даже если мы прячемся в таком помещении, скрываясь от кота, совы или ласки, он всегда ведет себя очень нервно и старается покинуть опасное место немедленно, как только минует угроза.
Лишь много позже, приобретя свой собственный опыт, я понял причины этого страха.
У старого самца не было своего гнезда, и он не стремился обзавестись им. Необычным было и его отношение к самкам. Вообще-то ему пора уже было отказаться от совокуплений с ними – у самцов в его возрасте половой инстинкт обычно слабеет. Но старик своим поведением опровергал это правило.
Мы, крысы, соединяемся парами, и каждый из партнеров ревниво относится к другому, хотя я знал и такие семьи, в которых все самки сожительствовали со всеми самцами. Однако самцы обычно более ревнивы и прогоняют каждого, кто осмелится приблизиться к их самкам.
Это касается прежде всего самок в период течки, готовых принять любого подвернувшегося самца.
Появление старика вносило замешательство в этот мир устоявшихся обычаев, и часто дело доходило до драк, в которых и я иногда участвовал.
Они заканчивались тем, что оседлые местные крысы прогоняли старого самца в другой канал или в подвалы соседнего здания. Поэтому старик приближался к самкам только тогда, когда поблизости не было живших с ними самцов.
Я был уже взрослым самцом, и как только старик слезал с самки, я тут же старался занять его место. Чаще всего мне это удавалось, но некоторые самки не позволяли мне даже приблизиться, кусались или отпихивали ударами задних лап.
До этого, я сожительствовал только с маленькой самочкой в гнезде, и у меня не было достаточного опыта. Но сейчас я ощущал потребность иметь постоянную самку, а скитаясь вместе со стариком, я вынужден был довольствоваться лишь случайными контактами, которые часто заканчивались бегством по каналам, подвалам и свалкам.
Бывало и так, что старый самец – если его попытки найти какую-нибудь самку оказывались бесплодными – взбирался на мою спину, держась зубами за загривок, сильно стискивал лапками мои бока и таким образом удовлетворял свою потребность. Эти выступления в роли самки мне были очень не по вкусу, тем более что, когда я как-то раз попытался повернуть ситуацию обратной стороной, старик сбросил меня со спины и больно покусал.
Местные самцы, которые поначалу спокойно отнеслись к старику, теперь, поскольку он начал бегать за их самками, стали подозрительны, прогоняли и кусали его. Не раз случалось так, что старика чуть не разрывали преследовавшие его группы разъяренных крыс. И хотя я почти постоянно находился вместе с ним, мой запах был настолько свойским и знакомым местным крысам, что на меня они ни разу не напали. В результате старый самец, устав от неудач и трудностей, все чаще обхватывал сзади лапами мои бока, удовлетворяя свои потребности и насыщая мою шкуру своим запахом.
Среди самцов, нападающих на старика, я узнаю моего отца. Когда-то он сломал переднюю лапу и при каждом шаге слегка прихрамывает, так что его можно заметить издалека.
На старика он бросился вместе с остальными крысами, возбужденными появлением чужака.
Погоня, в которой принимал участие и я, длилась недолго. Старик обернулся, схватил зубами за шею бежавшего следом за ним самца и молниеносным движением разорвал ему горло. В то же мгновение отец укусил меня за загривок, прямо за ухом.
Я вцепился ему в горло и быстрым движением резцов сильно поранил шею. Я хотел лишь защитить себя от дальнейших ударов. Но у него больше не было сил. Он издыхал. Конвульсивные подергивания лап и хвоста свидетельствовали о приближающемся конце. По зубам у него текла кровь. Остальные крысы в панике разбежались.
Старый самец обнюхал загрызенные останки и приступил к своему традиционному туалету. Но вдруг
