Новенькая одиноко стояла среди толпы с букетом сиреневых астр. Она была красивой девчонкой. Это Колюня сразу заметил. А на ее длинную, изящно изогнутую, шею он даже засмотрелся, разговаривая с дружком. Он видел такие шеи на старинных картинах, в кинофильмах на исторические темы, а в жизни еще не встречал. Кажется, их называют лебедиными. И глазищи у этой девчонки – люкс. Большие, темные, с симпатичной раскосинкой. В них, как в зеркале, все хорошо отражается в цвете. Вот поднесла она к лицу астры, и глаза ее стали темно-сиреневыми.
– Ничего богиня? – толкнул он в плечо Валерия.
Тот обернулся, бросил короткий, боязливый взгляд на новенькую и сказал:
– Так себе. Тонкая очень…
– Сам ты урод! – возмутился Колюня.
– А чего в ней? Одни глаза…
– А шея, идиот? А волосы?
– Как хочешь, она не в моем вкусе…
– Вот и видно, что с сенокоса вернулся!
– А при чем тут это?
– При том, что ни черта в женщинах не понимаешь!
– Ты у нас большой знаток!…
– Представь! – не хотел кончать спора Колюня. – Посмотри на нашу Светку, – кивнул он на проходившую невдалеке от них одноклассницу Зарецкую. – Идет гордая, неприступная. А на уме что? Мечтает, чтобы ее, красотку черноокую, – подмигнул он Валерию, – кое-кто полюбил…
– Глупости говоришь, – защитил одноклассницу Валерий. – Она совсем не такая…
– Скажешь! Нос вымоет, зубы почистит, золотые сережки нацепит и воображает, что богиня.
– А эта? Которая за мной стоит? – дернул головой Коробкин. – Богиня?
– Ты чего?! – сразу ощетинился Колюня. – Шуток не понимаешь?
– Твоих – не понимаю, – сказал Валерий и опять кого-то поприветствовал. – И, честно говорю, понимать не хочу. Уж больно они у тебя…
– Чего ты разорался?! – оскорбился Колюня, хотя, если быть справедливым, из них двоих орал один он. – Плевал я хоть на ту, хоть на эту. Они меня не интересуют…
– Плевал?! – Валерий понизил голос и посмотрел по сторонам. – Думаешь, я не знаю, кто в прошлом году в класс принес фотографию голой женщины? Скажи спасибо, что я на совете промолчал.
– Валера, – чмокнул его руку Колюня. – Ты спас мою честь!
– Считай, что квиты, – еле стерпел Валерий издевку. – Помнишь, попались у «Метрополя», а ты все взял на себя?
Колюня помнил. Это было в шестом классе. Около этой гостиницы они выменивали у иностранных туристов советские почтовые марки на фломастеры. Когда их привели в дружину, Колюня сразу вывел Коробкина из игры, сказав, что тот просто стоял рядом.
– А знаешь, почему я тогда все взял на себя? – Рублев злобно усмехнулся. – Чтобы ты рта не открывал. А то ведь как честный маменькин сынок мог все испортить. А я, если помнишь, насвистел им про то, про се, капнул слезкой на протокол, и нас отпустили…
– Знаешь что?! – Коробкин вдруг всей своей покрупневшей за лето фигурой угрожающе надвинулся на Колюню. – Еще раз назовешь меня маменькиным сынком – я тебе морду набью…
– Начинай! – подставил Колюня сначала левую щеку, потом правую. – Ну что же ты мешкаешь, паря?!
… В это же самое время в кабинете директора школы происходило объяснение. Выражаясь языком дипломатических протоколов, в нем принимали участие: директор Всеволод Николаевич, оба завуча и предместкома Ольга Михайловна, она же ботаника и зоология – с одной стороны, и Наталья Георгиевна, литература и русский язык – с другой.
– Поймите, это невозможно: оставить класс на целый год без руководства! – с расширенными глазами внушала ей Ольга Михайловна, женщина, несмотря на чрезвычайную полноту, очень энергичная и настойчивая. – Придется вам, Наталья Георгиевна, расстаться с вольной казацкой жизнью и взять этот класс…
– Не могу, – подчеркнуто любезно ответила ей учительница. – У меня ребенок…
– У Людмилы Сергеевны тоже ребенок, – строго напомнила ей завуч физмат-цикла. – Но она руководит, да еще каким классом! И в школе с ними работает, и в походы ходит. Чего вам рассказывать? Сами знаете…
– Людмиле Сергеевне легче: у нее есть муж, – еще любезнее ответила Наталья Георгиевна, женщина, сразу видно, сложного характера. – Кроме того, позвольте вас спросить, почему вопрос об этом вы ставите сегодня, первого сентября, а не весной, когда у меня была возможность поискать работу в другой школе?
– Интересная вы женщина! – изумилась завуч гуманитарного цикла. – Кто же знал, что Агнесса Петровна уйдет в декрет?
– Скажите лучше, – догадалась Ольга Михайловна, – что не хотите руководить!
– Если вам это доставит удовольствие – да, – не замедлила с ответом Наталья Георгиевна.
Всеволод Николаевич, седенький мужчина, с хитроватым прищуром глаз, сидел за своим столом и в перепалку женщин не вступал. Умудренный большим опытом руководства учительским, по большей части женским, коллективом, он заранее знал, чем все кончится, но не мешал сторонам высказать свои точки зрения и излить чувства.
– В чем-то я понимаю Наталью Георгиевну, – взял он в заключение слово. – Она хороший специалист, любит свой предмет и хочет сосредоточить на нем все свое внимание… – Директор скользнул взглядом по лицам заместительниц, чтобы угадать их настроение. – Предлагаю такое решение: этим классом руководить буду я…
На белых, отвердевших от волнения щеках учительницы литературы мгновенно выступил румянец благодарности.
– Но совсем отстраняться от воспитательной работы, Наталья Георгиевна, тоже нельзя, – продолжал он. – В ваших же профессиональных интересах, понимаете?…
Директор достал план общешкольных мероприятий, долго водил по нему пальцем, выискивая что-нибудь подходящее для этой самолюбивой, держащейся особняком от всех учительницы.
– Вот, – что-то нашел он наконец. – В начале третьей четверти у нас состоится смотр ученической самодеятельности. Ответственной за его подготовку и проведение будете вы. Идет?…
Наталья Георгиевна некоторое время сраженно молчала. Румянец у нее враз исчез. Смотр, – это значит полгода не знать покоя.
– Я согласна, – не поднимая глаз, хмуро ответила она. – Но давайте назовем это как-нибудь иначе! Смотр в прошлом году, в позапрошлом… это уже всем навязло. Фестиваль искусств – годится?
– Господи! – радостно колыхнулась Ольга Михайловна. Смотры были закреплены обычно за ней. – Не все ли равно, как это называть?
– Считаю вопрос решенным, – поглядел на часы Всеволод Николаевич и встал. До начала линейки оставалась одна минута.
… Рублев и Коробкин несколько увлеклись выяснением отношений. В решительный момент к ним подбежала легкая, как девчонка, учительница, их классная.
– Эй, друзья?! – поглядела она тому и другому в глаза. – Вы это что?
– По одному вопросу разошлись, Людмила Сергеевна, – с мрачной ухмылкой доложил ей Рублев.
– По какому? – встрепенулась она.
– По женскому.
– Рублев… – неодобрительно покачала она головой. – Я-то думала, за лето ты станешь серьезнее… А это что такое?! – вытащила она из его кармана и показала дорожные шахматы.
– Сейчас… – Рублев близоруко склонился и спросил: – Шахматы?
– Трепло несчастное, – не сдержала улыбки учительница. Вернула шахматы и предупредила: – Если увижу или услышу, что вы играете на уроках, мигом вас рассажу!
– Людмила Сергеевна! – потребовал справедливости Коробкин. – На ваших уроках мы никогда не
