гигантского состояния, составленного на продаже тайленола.[28] По слухам, последние настолько стремились произвести надлежащее впечатление на высшее общество Палм- Бич, что поспешили приобрести дом и вселиться в него еще до того, как полиция стерла с пола, выложенного досками кипарисового дерева, меловые отметки, обозначавшие положение мертвых тел.
— Эти белые простыни — идея Виктора, — пускается в объяснения Камми. — Понимаете, поскольку присяжным необходимо побывать на месте преступления, мы подумали… словом, в том, что касается коллекции… нам бы не хотелось, чтобы все знали, сколько Фрэнсисов Бэконов у нас есть. — Она вопросительно приподнимает свои чудесные брови, глядя на нас.
Я киваю, глядя на накрахмаленные белые полотнища. Путешествуя с президентом, мне довелось побывать во многих жилищах миллионеров и миллиардеров, на стенах которых висели Рембрандт, Моне или Уорхол. У некоторых было даже по две или три картины этих мастеров. Но здесь… Пока мы из гостиной переходим в библиотеку, а оттуда попадаем в бильярдную в задней части дома, отделанную в кроваво- красных тонах, я насчитал, по крайней мере, тридцать задрапированных картин.
— Разумеется. Разумеется, вам хотелось бы проявить осмотрительность и осторожность, — роняет Лизбет, решившись наконец поднять голову.
Замерев у двойных застекленных створчатых дверей, Камми, услышав слово «осмотрительность», резко поворачивается к нам. Другой, не столь искушенный завсегдатай клубов и светская львица могла бы воспринять это как угрозу. Но Камми, похоже, искушена во всем. Потянув вниз персиковый свитер, она разглаживает его на плоском животе и улыбается своим мыслям. Это мечта каждой домохозяйки: королева местной светской хроники попала в число ее должников.
— Послушайте, мне надо отлучиться ненадолго. Дела, знаете ли… Я была очень рада встретиться с вами, — щебечет Камми, с радостью найдя предлог предоставить нас самим себе. — Вы найдете Томмазо за домом. Он прекрасно позаботится о вас.
Старинная медная дверная ручка поворачивается, и двойные застекленные створчатые двери распахиваются. Вымощенная камнем дорожка ведет нас мимо пруда с соленой водой через обширный цветник во фруктовый сад, воздух в котором напоен ароматами грейпфрутов, мандаринов и персидского лайма.
— Я, наверное, мелкая особа, раз ненавижу ее замечательную, натренированную йогой задницу? — спрашивает Лизбет, когда мы проходим мимо одного из лаймовых деревьев. — Или мне следует просто удовлетвориться тем, что я презираю ее за то, что она оказала мне услугу, за которую я теперь должна буду расплачиваться?
— Если вас это утешит, то с технической точки зрения мы должны ей
Позади фруктового сада, позади каменного амфитеатра, позади лужайки размером с футбольное поле, поросшей безукоризненно подстриженной травой и спускающейся к самой воде, виднеется девственно непорочная, стошестидесятифутовая, трехпалубная, черно-кремовая красавица-яхта, возвышающаяся над прочими плавсредствами, лениво покачивающимися на спокойных волнах озера Уорт. Золотые буквы складываются в название «Пекод». И только оказавшись рядом с яхтой, я могу по достоинству оценить ее исполинские размеры — от носа до кормы вдоль борта вполне поместятся три восемнадцатиколесных трейлера.
— Вы уверены, что он достаточно быстроходен? — с сомнением замечает Лизбет, откидывая голову назад и ладошкой прикрывая глаза от солнца.
Она говорит не о лодке. С учетом того, что скорость играет решающую роль в наших планах, у нас нет времени на прогулочные круизы. Равно как мы не можем рисковать, отправившись в местный аэропорт, где нас могут вычислить по удостоверениям личности и авиабилетам. Я делаю два шага назад, чтобы получше рассмотреть нашу цель. Он стоит на задней солнечной палубе яхты, и три его неподвижные лопасти понуро смотрят вниз.
Поездка на автомобиле заняла бы четыре часа. Полет на самолете-амфибии — час сорок минут. Что же можно сказать о французском двухмоторном вертолете, которому не нужно ждать опаздывающих пассажиров, разрешения выруливать на взлетную полосу или соблюдать расписание, поскольку он припаркован на яхте? Мы без проблем долетим туда за час. Так что у нас будет масса времени получить то, что нужно, и вернуться в дом Мэннинга сегодня же вечером.
— Славная штучка, правда? — окликает нас какой-то мужчина, и в речи его слышится сильный испанский акцент. Перегнувшись через поручни, Томмазо разглядывает нас с верхней палубы яхты. — Президент должен присоединиться к нам, да?
— Нет, — отвечаю я, задрав голову. — Он ждет нас на месте. Томмазо беззаботно пожимает плечами. Он одет как член экипажа — в синий пилотский блейзер и бело-голубую полосатую рубашку, — следовательно, привык иметь дело с избалованными боссами, меняющими планы в последнюю минуту.
— Тогда поднимайтесь и поехали, — говорит он, делая приглашающий жест рукой в сторону металлической лесенки, которая ведет снизу на главную палубу. Через несколько секунд мы оказываемся на борту.
Вот почему я решил позвонить Орену. Когда мы отправились с визитом в Саудовскую Аравию, Орен отыскал шейха, который с радостью одолжил президенту свой реактивный самолет. А когда мы летали в отпуск в Северную Каролину, он где-то нашел наследника корпорации «Жареные цыплята Кентукки», который был просто счастлив оказать нам такую же услугу. Это не снобизм. В этом и заключается работа Орена. Занимая должность директора по транспорту, он просто обязан коллекционировать фамилии людей, которые чаще всего приветствуют бывших президентов США фразой «Если вам что-нибудь понадобится, просто дайте мне знать».
В большинстве случаев президенту требуются анонимность и уединение. Сегодня и мне нужно то же самое.
Естественно, Орен колебался. Но когда я сказал ему, что мне трудно дышать… это связано с побегом Нико… от одного вида его лица на экране телевизора… сильные боли в груди…
Забудьте о президентстве — в этой игре козырными картами являются жалость и чувство вины. Один телефонный звонок, и недавним донорам и новым лучшим друзьям Виктору и Камми Сайтам была оказана честь (вот так, не меньше — именно честь) предложить президенту и его сотрудникам свой личный вертолет. Никто не задает никаких вопросов, не нужно регистрировать полетного плана, и выследить нас практически невозможно.
— Добро пожаловать на «Пекод», — говорит Томмазо, когда мы взбираемся на верхнюю ступеньку лесенки и ступаем на борт яхты. Пройдя несколько шагов по поворотной взлетной палубе, он щелкает замком и открывает дверцу черно-кремового, в тон яхте, вертолета. — Готовы покататься на белом ките?
— Вышка, Палм-Бич, это вертолет два-семь-девять-пять-Джульетта, прошу взлет, — говорит Томмазо в микрофон.
— Семь-девять-пять, — сквозь треск помех доносится до нас спокойный голос. — Взлетайте под свою ответственность.
Лизбет смотрит на меня. Прозвучавшие из интеркома слова явно не вселили в нее чувства уверенности и безопасности, и она стучит костяшками пальцев в плексигласовое стекло, отделяющее салон — с четырьмя клубными кожаными креслами — от двухместной пилотской кабины.
—
— Все в порядке, мисс. Таковы правила, — поясняет он и нажимает кнопку запуска первого двигателя.
Сзади над нашими головами откашливается выхлопная труба, с хрипом пробуждаясь ото сна. Я подпрыгиваю от неожиданности при первых же звуках, которые разносятся громче ружейного выстрела.
Через несколько секунд Томмазо нажимает вторую кнопку, запуская двигатель номер два.
