молотком, но вряд ли мать убитой девочки это слышала, уж больно взбесилась. Обозвала Риту Фишер злобной сукой, и такую же змею, говорит, пригрела — это про Ребекку. Точные ее слова, я запомнил. Она прошлась и насчет брака Фишеров — дескать, стыд и позор, а не семья, коли не смогли даже завести собственных детей. Короче, орала она всего-то минуты две, но успела и высказаться, и завести публику. Только после того, как судья пригрозил привлечь ее за оскорбление суда, она замолчала и села на свое место. Впрочем, по-моему, она тогда сказала все, что хотела сказать.
Несмотря на высочайшую квалификацию адвоката Фишеров, исход процесса был предрешен. Присяжные вынесли вердикт «виновна», и уже спустя десять минут судья огласил приговор. Ввиду несовершеннолетия Ребекку обвинили в непредумышленном, а не в преднамеренном убийстве, и посему о пожизненном тюремном заключении речи не было. Ее приговорили к содержанию под стражей в колонии для малолетних преступников, откуда по достижении шестнадцати лет она должна быть переведена во взрослую тюрьму.
В январе 1970 года Ребекку Фишер перевели в колонию «Саутфилд Юнит» на окраине Бирмингема. Только приемный отец навещал ее. Лишившись, согласно судебному вердикту, любимого ребенка, Рита Фишер покончила жизнь самоубийством на второй день после окончания процесса. Потеряв сразу жену и дочь, Деннис Фишер продал свои фабрики и открыл новый бизнес далеко от Тисфорда, где никто наверняка не испытывал бы к нему ни неприязни, ни вражды. Он остался преуспевающим бизнесменом, но превратился в глубоко несчастного человека. События, произошедшие в 1969 году, имели далеко идущие последствия, и жизнь Эленор Корбетт была не единственной жизнью, закончившейся в то лето.
Ребекка вышла на свободу в начале 1980-х. Ее снабдили новыми документами, и ее новое имя строго засекречено. Никому не известно, призналась ли она в убийстве Эленор или хотя бы объяснила, что двигало ею в тот судьбоносный для нее день. Тем не менее официальное решение гласило, что убийца больше не представляет угрозы для общества и ее можно освободить без всяких опасений. Сегодня Ребекка Фишер может быть где угодно.
28
У меня голова шла кругом, когда я дочитала главу о Ребекке Фишер. Кое-что полностью совпадало с известными мне фактами, однако многое и противоречило им. Отношения Ребекки с приемными родителями совершенно сбили меня с толку. Я и раньше хотела вникнуть в них, но, как ни старалась поверить словам Линды Пирси, подспудно чувствовала, что все не так. Рита и Деннис, ослепленные родительской любовью, пытаются защитить ее, даже когда инстинкт самосохранения должен был бы отстранить их от нее как можно дальше. Ребекка в камере полицейского участка отчаянно скучает по ним, как скучала бы по своим настоящим родителям…
Я не могла толком объяснить даже самой себе, почему все это отдает такой фальшью, — просто чувствовала. Какими бы размыто-нечеткими ни жили в моем воображении образы Денниса и Риты Фишер, они наверняка были куда более сложными и близкими к реальности, чем супружеская чета из книги, где рисовалась вечная на все времена модель пары, пребывающей в счастливом супружестве. Прочие моменты повествования Линды Пирси свидетельствовали о том, что автор без колебания, причем неоднократно, искажала истину ради того, чтобы представить всю историю в более драматическом свете, и ее описание внешности Риты Фишер служило тому явным подтверждением. Линда Пирси определенно приукрасила и жизнь Риты в замужестве, как бы заново создав ее образ; я не забыла беседу с Мелани в Тисфорде и подслушанный ею разговор. «Состояние-то она по наследству получила, и только поэтому Деннис Фишер и женился на ней. А он, дескать, холодный как рыба…»
Внезапно возникло ощущение, что в голове у меня так много информации, что ее невозможно систематизировать. Правда, полуправда и откровенная ложь переплелись как черви в клубке; я не могла различить, где кончается одно и начинается другое. Кому верить — Линде Пирси или родительницам Мелани и ее подруги? Основана их беседа на фактах или это просто треп, догадки и личная неприязнь? «Но ведь где-то, хоть где-то, — думала я, — должен быть источник информации такой же объективной и
Только вот где этот источник и эта информация? Похоже, единственно возможный шаг в дальнейшей работе — посещение упомянутой в книге колонии для малолетних правонарушителей, в Бирмингеме. Если она еще существует, то я смогу что-нибудь выяснить, пообщавшись с людьми, знавшими Ребекку во время ее пребывания там. Книга лежала на столе обложкой кверху, и с фотографии на меня смотрела Ребекка с едва заметной улыбкой — словно подсмеиваясь над моим замешательством.
В гостиной пронзительно и настырно завопил телефон. Я вскочила со стула, в радостном предчувствии разговора с кем-нибудь вроде Люси Филдер, второпях пересекла комнату и схватила трубку:
— Алло?
Молчание. Только кто-то дышит на другом конце провода. В течение четырех-пяти секунд — неровное дыхание прямо в трубку, чуть глуховатое, как звук моря из поднесенной к уху раковины.
А потом — лишь частые гудки прерванного соединения.
Реальный страх легко уходит из фокуса. Даже конкретная угроза не может маячить бесконечно долго, если она не повторяется, не усиливается, не изменяется каким-либо образом. Я чувствовала себя наедине с огромным, злобным с виду псом, мирно спящим в углу гостиной. Бояться надо лишь того, что он вдруг проснется. С упорством параноика вы поначалу следите за его малейшими движениями, но со временем он перемещается на окраинные области вашего поля зрения, и вы читаете, вяжете или смотрите телевизор, словно никакого пса вовсе нет в комнате.
И вот теперь страх ворвался в мою жизнь, причем с такой сумасшедшей скоростью, от которой останавливалось сердце, а в ушах звучал злобный рык. Я не сумела сразу понять и смириться с тем, что измотавшее меня состояние в мгновение ока вернулось. Долгие секунды я стояла, устремив неподвижный взор на зажатую в руке трубку, будто восхищенный дикарь перед чудом техники, — но не видела ее. Во мне вообще ничего не было, кроме тупого удивления, которое быстро сходило на нет, зато скорость пульса нарастала, как скорость отходящего от станции поезда. Медленно-медленно прошла минута; столбняк от первого шока превращался в отупляющий ужас.
С огромным трудом стряхнув с себя это гипнотическое состояние, я положила трубку, но тут же снова подняла. Набрав непослушными пальцами номер 1471, прослушала сообщение автоответчика; голос был любезен и корректен, нечто среднее между интонациями диктора Би-би-си в шестидесятые годы и степфордской жены.[34]
— Вам звонили сегодня в 12 часов 07 минут, абонент скрыл свой номер.
Я снова положила трубку. Собственно, спрятаться от службы 1471 не сложнее, чем исключить номер своего телефона из открытого доступа в справочной, но невозможность вычислить звонившего взвинтила мои нервы до предела. Выходит, он точно знал, что делает. В душу закралось леденящее подозрение, что вся моя жизнь как на ладони у человека, о котором я абсолютно ничего не знаю.
Сама не заметив как, я вернулась в кухню, села и закурила очередную сигарету. Напрочь забыв о книге, по-прежнему лежавшей на столе, я делала одну глубокую затяжку за другой. «Возможно, кто-то ошибся номером», — пыталась я внушить себе, но подобная версия выглядела не реальнее банкноты достоинством в восемь фунтов. Случайно набрав неправильный номер, человек не станет молча дышать в трубку — даже отпетый грубиян просто швырнет ее на рычаг, услышав незнакомый голос. Нет, этот «кто-то» знал, кому звонит, и мне вдруг отчаянно захотелось, чтобы в ушах не звучало его имя, а перед глазами не стояло его лицо. Ребекку, вероятно, особенно страшила неизвестность врага, а по мне — так я оказалась в еще более жуткой ситуации: я наверняка знала,
Образ мистера Уиллера, всплыв в моем сознании, заслонил все остальное. Даже если ветеринар ранил, а потом убил Сокса, то этим все и кончилось. Он сделал то, что считал справедливой местью. Так я
