Паутина

Давай в понедельник обратимся в соцслужбу и начнем искать…»

«А как быть с твоим прошлым? Думаешь, тебе доверят ребенка? — бросил он презрительно. Он даже не пытался пощадить ее чувства, на них ему было попросту наплевать. — Тебе едва семнадцать исполнилось, когда ты на год попала в психбольницу. Это выплывет наружу, и тебе тут же откажут».

«Не откажут, — возразила она. — У тебя фабрика, мы живем в прекрасном доме… Да мы идеальная приемная семья. Деннис, нам дадут ребенка. Кому придет в голову копаться в прошлом?..»

С чего я дернулся — ума не приложу. Застыл ведь как вкопанный, что называется, столбом стоял до того момента. А тут вдруг пошевелился, да так неуклюже, что задел локтем буфет, и посуда внутри зазвенела. Кажется, в жизни не слыхал такого грохота… Фишеры вмиг умолкли, потом я услышал ее крик: «Кто там?» В кухне возник мистер Фишер — я и двух шагов к двери не успел сделать. Он уставился на меня, а я будто онемел. Потом очнулся и ринулся вон. Можете представить себе мое состояние. Влетел в садовый домик, рухнул на стул и стал ждать. Стук в дверь раздался минут через десять. Я встал, чтобы открыть. Мне уже не было страшно — я смирился с потерей работы.

Мистер Фишер пришел один. Он вообще редко улыбался, а тогда, на пороге садового домика, выглядел серьезней обычного. И старше. Он спросил, можно ли войти. Само собой, он мог и не спрашивать. Мы сели и некоторое время молчали. «Я не имею представления, что ты делал в кухне, — наконец сказал он. — То ли специально подслушивал, то ли случайно зашел. Впрочем, теперь это не имеет значения. Жена требует, чтобы я тебя уволил, и в свете того, что ты услышал, так будет лучше для всех. Уверен, ты и сам все понимаешь». Я только кивнул. Я думал о том, что придется возвращаться к родителям, и ругал себя за то, что пока здесь работал, не скопил побольше денег. Короче, я сидел и молча смотрел в пол, а потом услышал, что он что-то пишет, и поднял глаза.

Мистер Фишер достал чековую книжку и заполнял чек. «Я понимаю, что твоей вины в данной ситуации нет, — сказал он. — Ты получишь отличные рекомендации. А чтобы ты был уверен, что я не держу зла, — вот, возьми». Он протянул мне чек, я глянул — и чуть в обморок не упал. За такие деньги я должен был проработать почти год, а он отдал их как бумажку в один фунт. «Что ты скажешь людям о своем увольнении — дело, конечно, твое, — продолжал он. — Однако я был бы тебе крайне признателен, если кое-какие детали ты оставишь при себе. Вижу, ты меня понял».

Само собой, к родителям я не вернулся. Денег хватило, чтобы снять жилье в Манчестере, где месяц спустя я нашел новую работу. Он был верен своему слову, мистер Фишер, и дал отменную рекомендацию. Я был очень благодарен ему. Окажись кто другой на его месте — выставил бы меня на улицу без разговоров. А мистер Фишер все сделал, чтобы помочь мне. Ну а я никогда и никому словом не обмолвился про то, что знал о Фишерах. Это самое малое, чем я мог его отблагодарить. Скоро я почти забыл об их существовании — женился, детишки пошли. О Фишерах я ничего не слышал и не знал. Но как-то утром открыл газету и прочитал, что их десятилетняя приемная дочь арестована за убийство…

Как я переживал — не передать. Неделями спать нормально не мог, все думал о том, что услышал в тот день и о чем знал столько лет: Фишерам нельзя было доверять даже бродячего кота, не то что ребенка. Я вспоминал, как миссис Фишер говорила о девочке, которую хотела удочерить. Как о кукле, как об игрушке. А ее мужу просто на все было наплевать. Я был уверен, что десятилетняя Ребекка не стала бы убийцей, если б к ним не попала. А я молчал. Продался им, убедил себя, что их жизнь меня не касается. А на кону была жизнь ребенка! Я ведь в тот же день, когда меня уволили, мог обратиться в социальную службу, назвать дюжину причин, по которым Фишеры не могли быть приемными родителями…

Я ощутила, как бремя вины, которое он десятилетия нес в себе, выплеснулось наружу. Его голос сейчас был холоден, в нем звучала ненависть к самому себе.

— Конечно же, я никогда и ничего не рассказывал об этом ни жене, ни детям — они бы ко мне совсем по-другому относились, если бы узнали. Все ж думали, что я хороший человек… Но когда я услышал о том, что вы книжку хотите написать про Ребекку, то понял, что должен рассказать кому-то всю правду. Я давным-давно собирался позвонить вам, да никак не мог собраться с духом. Думал, вы потребуете, чтобы я назвал свое имя… Ох, не знаю, о чем я думал, — просто боялся…

— Вам не о чем волноваться. И не в чем себя винить. Вы не могли предугадать, что случится, если вы будете молчать. На вашем месте любой поступил бы так же.

На другом конце линии как-то застенчиво прозвучало:

— Думаете?

И я поняла, что уже слышала примерно такой же отклик, произнесенный этим же голосом. Прихожая в доме Мелани в Тисфорде; старик, появившийся на кухне вместе со своим сыном и внуками…

— А пожалуй, католики исповедь не зря придумали, — сказал он. — Как ни странно, мне стало легче. Наконец я с кем-то поделился.

34

Картина постепенно вырисовывалась.

Молодой соцработник в начале карьеры, первое порученное ему дело. Двадцатипятилетний парень по имени Боб Миллз, который ни сном ни духом не ведал тогда, что восхождение к вершинам социальной сферы изменит его имя на более официальное Роберт. Довольно ясное, но и очень грустное дело для начала трудовой деятельности. Одинокий, несчастный ребенок, несколько месяцев назад потерявший родителей, девочка ангельского вида по имени Ребекка Сандерсон, которой отчаянно была нужна приемная семья.

Подробный, с четкими рекомендациями отчет психолога ложится на стол Боба Миллза в исключительно неблагоприятный момент: он только что узнал, что некая супружеская пара пожелала удочерить Ребекку, — те самые супруги, что уже почти два года подыскивали ребенка. Они так мило, с сожалением отвергали всех предыдущих кандидатов на усыновление: дети были слишком маленькими или уже слишком большими, слишком шумными, слишком вялыми, слишком агрессивными. Крайне придирчивыми и требовательными оказались эти супруги, но идеальными в качестве приемной семьи — любящие и преданные друг другу, известные всей округе, и денег более чем достаточно, чтобы обеспечить ребенка всем необходимым. Не станете вы глубоко копать, будучи заваленным работой молодым человеком, изо всех сил старающимся удержаться на плаву в бурном море бюрократии и офисных интриг. К чему лезть из кожи вон, если достаточно одной встречи с Фишерами, чтобы понять: они удовлетворяют всем требованиям…

Отчет психолога постепенно исчез под новыми, более важными бумагами, а тем временем колеса механизма удочерения начали вращаться. Супруги Фишер боготворили Ребекку. Она была именно тем ребенком, которого они так долго искали. Они могли предложить ей великолепный дом. А значит, абсолютно ни к чему следовать указаниям некого доктора Эдварда Лейтона: если девочка будет окружена заботой, а это не вызывает сомнений, то рекомендованные им меры не актуальны. Ее поведение нормализуется, когда необходимые процедуры будут закончены, необходимые формы заполнены и ее вещички собраны в единственный чемоданчик. Превратившись в Ребекку Фишер, девочка придет в себя. С ней все будет в порядке.

Вопрос решен. Умываем руки. Кто следующий?

Только, само собой, этим дело не закончилось. После памятных событий 1969 года все снова извлекли на свет, правда, за закрытыми дверями: правила, которые обошли, сведения об усыновителях, которые никто и не подумал проверить, отчет психолога, который напрочь проигнорировали. Возможно, из-за боязни скандала чиновники поспешили все это скрыть. И вдруг до меня дошло, почему я так быстро пробилась к Роберту Миллзу: наверняка образ Ребекки преследовал его всю жизнь, как и свекра Мелани, — разве что по иным, более прозаическим причинам. Ребекка стала для него пресловутым скелетом в шкафу. Провальное первое дело привело к страшному исходу.

Отойдя от телефона, я принялась бесцельно бродить по дому. Осенившее меня откровение, подобное