Надька перекрестилась как положено.
Постояла, вслушиваясь в себя. И почувствовала, что ей стало легче.
«Прости нам долги наши, яко мы прощаем должникам нашим…» Значит, Одинца надо простить. Будет легче. Иначе злоба прогрызет душу и взорвет все вокруг.
Домой Надька вернулась тихая. Было такое чувство, будто побывала в парной. Все поры прочистились и дышали. Что бы это значило? Неужели действительно кто-то милосердный смотрит сверху и помогает?… Но тогда почему он не карает подлецов? Почему столько зла?
На другой день Надька не пошла на работу. Забрала Машу из яслей и отправилась с ней гулять.
Они бродили по парку, качались на качелях. У Маши был привлекательный характер. Она терпеливо пережидала очередь из детей, потом садилась и качалась с чувством справедливости. Вперед не лезла, но и своего не упускала.
В ясли вернулась спокойно: так надо. Главное — не обманывать, не нарушать в ее душе чувства справедливости и целесообразности.
Надька присела на корточки перед Машей и впилась глазами в личико дочери, стараясь перекачать в нее свою любовь. А Маша с благоговением смотрела на маму, и было ясно: ничего более прекрасного она не видела в своей маленькой жизни.
— Ты меня любишь? — спросила Надька.
— Да…
— За что?
— За мордочку и за волоски.
Надька задумалась. Люди делятся не на хороших и плохих. А на своих и чужих. Какая бы Надька ни была, для Маши она самая лучшая.
— Ну, пока… — Надька поднялась, вскинула ладошку.
Маша тоже вскинула ладошку. Пока — значит, пока. Значит, так надо.
Надьке нужны были деньги. Много. Двести тысяч долларов, чтобы расселить коммуналку. Предварительную работу Надька уже вела. Сима находила дешевые однушки в бросовых районах.
Двести тысяч — это большая сумма, но не такая уж большая. Алиса ворочала гораздо более серьезными суммами. Но у Алисы не одолжишь. Она и слушать не будет, просто выгонит, и все. Остается надеяться на случай.
Надька пришла в ночной клуб и сразу увидела ЕГО. И странное дело: когда шла, точно знала, что его увидит. А когда увидела — не удивилась. Он был один, в мужской компании. У них за столом было весело.
Надька быстро сориентировалась и встала так, чтобы он ее видел. И он увидел. Подошел.
— Я Андрей Хныкин, — представился он. — А вы кто?
— Я Надежда Варламова. — Надька протянула свою узкую горячую руку.
Андрей улыбнулся, как оскалился. Зубы у него были белые, сильные и чистые. Надька тут же подумала: «Одолжи денег». Но вслух не произнесла. Если с этого начать знакомство, оно тут же и закончится. Надька заставила себя промолчать.
Вечер окончили у Андрея на даче. Он посадил Надьку в «мерседес» и повез в свой загородный дом.
— Ты чем занимаешься вообще? — спросила Надька.
— Банкир. Председатель совета директоров.
Это какие же надо иметь мозги, чтобы быть председателем над директорами? А по виду не скажешь. Внешне — поручик Голицын или корнет Оболенский. Прямая спина, высокая шея.
Надька украдкой поглядывала, сидя в машине, и не верила своим глазам. Зачем мотаться по Германиям и Франциям, когда в своей стране ходят такие — с золотыми мозгами и прямой спиной?
Дачный поселок был освещен фонарями. Надька успела заметить, что дом Андрея стелился по земле на манер французских шале. Много стекла, веранд. Было вложено не только много денег, но и много вкуса. Интересно, кто этим занимался?
Но главное достижение — это кровать. Матрас из особого каучука был тугой и мягкий одновременно, как будто погружаешься в целебное море. Но основное погружение — это нежность Андрея. За всю свою двадцатишестилетнюю жизнь Надька не испытывала ничего подобного. Она впитывала его страсть и отдавала свою, и они как будто торопились сделать это каждый раньше другого.
Надька собралась было поиграть на нем как на пианино, заученными пассажами. Но техника не понадобилась. Музыка шла изнутри.
Вместо «дай денег» Надьке захотелось выдохнуть: «Я тебя люблю». Но промолчала. Не хотела подставляться.
Надька заснула на его груди. Она часто видела в кино: женщина спит на мужской груди, и всякий раз удивлялась — это же неудобно. Голове неудобно, и он дышит прямо в лицо. Гораздо удобнее обособиться, сдвинуться на край кровати, лучше под отдельное одеяло, чтобы никаких прикосновений. А еще лучше — вообще уйти в другую комнату.
А сейчас она хотела именно так: голова на груди, чтобы объединить биополя и стать одним.
Среди ночи Надька проснулась. Захотелось пить.
Она выбралась из кровати. Голая пошла бродить по дому в поисках воды. Напилась из чайника. Вышла на балкон.
Летняя ночь. Луна. Звезды. Надька. Одна в ночи, но не как сирота, а как царица. Повелительница всего сущего. Откуда взялась эта гордая уверенность, независимость, самодостаточность? Вот так стоять над притихшим миром, а рядом — поверженный, мерно дышащий Андрей Хныкин с чистым дыханием и золотыми мозгами…
Луна стоит светящимся блином — далекая планета, но не такая уж далекая. Люди по ней походили, ничего не увидели, никакой жизни. Тогда, спрашивается, зачем она крутится в небе — пустой бесполезный шар. Надька подозревала, что на луне селятся души умерших людей. У них другое время и пространство, они не видны живым. Но они там. Поэтому собаки воют на луну. Поэтому у нее такой алюминиевый, безжизненный свет.
Подобные мысли подчеркивали Надькино счастье. Ей так далеко до старости, не говоря о смерти. У нее все только начинается. Птица счастья села на плечо и звенела крыльями у самого уха. И не надо никаких денег и никаких квартир, и никаких Парижей тоже не надо. Кем она там была? Пораженка, содержанка… А тут — царица под луной.
Надька вернулась в горячие жадные руки Андрея. Они сплелись и, как две рыбы, пошли на глубину. А океан обтекал их литые тела.
Утром Надька сказала:
— Ты должен любить теперь только меня.
— Я женат, — легко уточнил Андрей.
— А как же теперь? — не поняла Надька.
— Будем встречаться… Иногда.
В город ехали молча. Надька смотрела в окно. Она не будет просить у него денег и не будет встречаться иногда. Как с турком или с арабом. Для «иногда» можно найти что-то попроще. Чтобы не рвать душу.
Подъехали к клубу. Там Надька бросила свою машину.
Андрей спросил:
— Когда?
— Никогда, — твердо ответила Надька.
— Как хочешь… — не обиделся Андрей.
