способ проявить к себе интерес. В некотором роде наступление. А красавица находится в состоянии активной обороны и как средство обороны выставляет стену между собой и окружающим миром. Стена эта прозрачная, но она есть.
И на нее наткнулся Трофимов, хотя не произнес с Сильваной и двух слов. Это наполнило его душу холодом и беспокойством.
— Сейчас, — в третий раз повторил он и пошел следом за дежурным.
Возле дверей дым был пожиже, и Трофимов увидел водопроводчика Виталия, сдерживаемого двумя дюжими молодцами. Виталий был в серой рабочей куртке и рыжей плоской кепочке из искусственной замши. Видимо, он дежурил в ночную смену, вызовов не было, ему надоело сидеть в пустом ЖЭКе — и он приехал, как договорились в феврале.
— Вот он! — завопил Виталий, узнав подходящего к дверям Трофимова. — Я ж вам говорил, а вы не верили, — упрекнул он дежурных. — Скажи им!
Трофимов растерялся. Виталий появился очень некстати, как говорится в пословице, был нужен Трофимову как рыбе зонтик. Но Виталий этого не знал. Не догадывался, что он зонтик. Его пригласили, он пришел, как договорились.
— Ну, я пошел, — сказал Виталий дежурным и протиснулся в бар. — Спасибо, что позвали.
Виталий подошел к Трофимову, огляделся по сторонам.
— Накурено тут, — заметил он. — Ну, где сядем?
Из дымных слоев возник Бантик и спросил:
— Ты не смываешься?
— Нет. Не смываюсь, — ответил Трофимов.
— А у тебя деньги есть?
— Есть.
— Ну так пойдем. А то неудобно.
Трофимов пошел следом за Бантиком. Виталий — за Трофимовым.
Все уселись за стол. Виталий оказался между Трофимовым и режиссером. Сильвана вопросительно посмотрела на Виталия, поскольку он был новым лицом и явно выбивался из общего стиля.
— Его друг, — представлял сам себя Виталий и похлопал Трофимова по плечу.
— Да, — подтвердил Трофимов и неожиданно для себя добавил: — Это наш русский Ален Бомбар.
— О! — изумилась Сильвана, забыв на мгновение, что она профессиональная красавица. — Се импосибле!
— Да, да, — подтвердил Трофимов — Наш Ален Бомбар.
— А кто это? — тихо спросил его Виталий.
— Итальянка, — негромко ответил Трофимов.
— Да нет, тот мужик, за которого ты меня выдал.
— Потом, — сказал Трофимов.
— А разве в Союзе был этот эксперимент? — удивился фирмач.
— Конечно. Мы ни в чем не отстаем, — гордо заметил Трофимов.
— А я ничего и не говорю, — оправдался фирмач.
— Страшно было? — спросил Бантик: видимо, он для себя примеривал этот вариант.
Виталий посмотрел на Трофимова.
— Скажи, что страшно, — тихо посоветовал Трофимов.
— А ты думал… Еще как страшно, — убедительно сыграл Виталий.
— Это и ценно, — заметил кинорежиссер. — Когда не страшно, то нет и подвига.
Загрохотала музыка. Их столик стоял рядом с оркестром. Фирмач пригласил Сильвану танцевать. Она поднялась. На ней было шелковое платье цвета чайной розы. Горьковатый жасминный запах духов коснулся лица Трофимова.
Сильвана пошла с фирмачом в танцующую массу. Он был ей до локтя. Но на Западе это, наверное, не важно. Если богатый, может быть и до колена.
— Во кобыла! — отреагировал Виталий, имея в виду Сильвану.
Бантик увел маленькую блондинку, совсем хрупкую, как Дюймовочка.
— Ух ты, — восхитился Виталий. — Хоть за пазуху сажай.
Трофимов не обиделся на Виталия за Сильвану. Наоборот. Принизив «кобылой», он ее очеловечил. Как бы сократил дистанцию между недосягаемой Сильваной и обычным Трофимовым. В конце концов, все люди — люди, каждый человек — человек. Не более того.
— Хоть бы переоделся, — миролюбиво заметил Трофимов.
— А зачем? — удивился Виталий. — Мне и так хорошо.
— Тебе, может, и хорошо. Ты себя не видишь. А другим плохо. Им на тебя смотреть.
— Условности, — небрежно заметил Виталий. — А кто этот мужик?
— Который? — не понял Трофимов.
— Тот, за которого ты меня выдал.
— Ален Бомбар, — раздельно произнес Трофимов.
— Татарин?
— Француз. Он переплыл океан на надувной лодке.
— А зачем?
— Чтобы проверить человеческие возможности.
— Как это?
— Чтобы понять: что может человек, оставшись один в океане.
— А что он может?
— Он может погибнуть. А может уцелеть. От него самого зависит.
— А если бы этого француза акулы сожрали?
— Могли и сожрать. Риск.
— А зачем? Во имя чего?
— Ты уже спрашивал, — напомнил Трофимов. — Он хотел доказать, что люди, попавшие в кораблекрушение, погибают от страха, и только от страха. Он доказал, что если не испугаться, то можно выжить. Есть сырую рыбу и пить морскую воду.
— А он что, попал в кораблекрушение?
— Нет. Он не попадал.
— А зачем ему это все?
— Он не для себя старался. Для других. Он хотел доказать, что из любой ситуации можно найти выход.
— Ага… — Виталий задумался. — А ему за это заплатили?
— Не знаю. Может, заплатили, а может, и нет. Не в этом же дело.
— А в чем?
— В идее.
— А что такое идея?
— А ты не знаешь?
— Знаю. Но мне интересно мнение культурного человека.
— Идея — категория абстрактная, так же как мечта, надежда.
— А любовь?
— Если неразделенная, — ответил Трофимов и сам задумался.
Разделенная любовь превращается в детей, значит, это уже материя, а не абстракция. А неразделенная сияет высоко над жизнью, как мечта. Как все и ничего.
— Мне скучно, — вдруг проговорил режиссер. — Я умею только работать, а жить я не умею. А ведь это тоже талант: жить.
Виталий ничего не понял из сказанного. Трофимов понял все, но не мог посочувствовать. Для того чтобы сочувствовать, надо погрузиться в состояние собеседника. Но Трофимов, как рыба, был на крючке у Сильваны и слушал только свое состояние.
