Касьянова дернула за ручку и распахнула машину на полном ходу. Стало сразу темно, холодно и как-то невероятно. Казалось, будто в машину влетела большая птица и бьет крылами.
Евгений, нарушив все правила, перестроился в правый ряд, прижал машину к тротуару.
Касьянова наклонилась, стала стягивать с ног теплые сапоги «аляски», сначала один, потом другой. Сбросила и выскочила из машины на снег в одних чулках.
Было тридцать четыре градуса мороза, и даже дети не ходили в школу.
Евгений оторопел, медленно поехал за ней на машине. Она шла босая. Он что-то кричал ей. На них оборачивались люди.
Он не помнил, почему они тогда поссорились. Шла кампания, которую Евгений называл «перетягивание каната».
…Евгений лег на землю, на душные душистые иголки, и, подложив ладони под затылок, стал смотреть в небо. Ему хотелось плакать, он чувствовал себя одураченным.
Касьянова сидела на другом конце поляны и смотрела на него, жалея.
— Если ты ревнуешь, если ты мне не веришь, подойди ко мне и загляни мне в глаза.
Евгений молчал. В носу свербило. Глаза и губы набухли отчаяньем.
— Ты посмотришь в мои глаза, и тебе все сразу станет ясно.
— Очень надо… — пробормотал Евгений.
— Если не хочешь, я сама к тебе подойду.
Над ним, вместо белого неба, нависло ее лицо, и он услышал ее дыхание, легкое, как у ребенка, и увидел ее глаза. Увидел вдруг, что они не карие, как он предполагал, а светлые: по зеленому полю кофейные лучики. Ее зрачки постояли над его правым глазом, потом чуть переместились, постояли над левым. Она не могла смотреть сразу в оба глаза, и он тоже, естественно, не мог, и их зрачки метались друг над другом. И эти несколько секунд были Правдой. Высшим смыслом существования.
Он подставлял свое лицо под ее дыхание, как под теплый дождь, и не мог надышаться. Смотрел и не мог насмотреться. И небо вдруг потянуло его к себе. Евгений раскинул руки по траве, ощущая земное притяжение и зов неба.
Зазвенел звонок.
Евгений вздрогнул, обернулся к классу.
На его столе, в уголке, аккуратной стопочкой лежали собранные тетради с сочинениями. Дети сидели, смирно успокоив руки, глядели на своего учителя.
— Запишите план на завтра.
Евгений подошел к столу, раскрыл учебник, стал диктовать:
— «Первое. Какое стремление выражено поэтом в стихотворении. Второе. Как подчеркнуто это стремление изображением томящегося в неволе орла…»
— А мы это уже записывали! — радостно крикнул Сидоров.
— Что за манера кричать с места? — упрекнул Евгений. — Если хочешь что-нибудь сказать, надо поднять руку.
Сидоров поднял руку.
— Урок окончен, — сказал Евгений. — На дом: закрепление пройденного материала. Все вопросы в следующий раз…
Анюта бегала во дворе среди подруг. Евгений увидел ее еще издали. Она была выше всех на голову, в свои пять лет выглядела школьницей.
На ней была пуховая шапка, вдоль лица развешаны волосы. Ей всегда мешали волосы, и она гримасничала, отгоняла их мимикой. Это вошло у нее в привычку, и даже когда волосы были тщательно убраны, ее личико нервно ходило.
Анюта увидела знакомую машину и кинулась к ней с гиком и криком, как индеец на военной тропе.
Евгений вышел из машины. Анюта повисла на его плечах и подогнула ноги. У нее были круглые глаза, круглый детский нос, круглый рот и даже зубы у нее были круглые. Веселый божок, сошедший на землю.
— Что ты мне принес? — деловито осведомился божок.
Анюта привыкла взимать с отца дань, хотя любила его бескорыстно.
Евгений достал с заднего сиденья коробку, протянул. Она живо разрезала веревочку и извлекла из коробки немецкую куклу в клетчатом платье и пластмассовых ботиночках.
— А у меня уже есть точно такая же, мне папа Дима подарил…
Анюта посмотрела на отца круглыми глазами, что-то постигла своей маленькой женской душой.
— Ну ничего, — успокоила она. — Будут двойняшки, как Юлька с Ленкой. Так даже лучше, вдвоем расти веселее, и не будут такими эгоистами.
Евгений отвел с ее лица волосы, услышал под пальцами нежную беззащитность ее щеки.
— Как живешь?
— Нормально, — сказала Анюта. — А ты?
— И я нормально.
Она уже приспособилась за два года, что у нее не один отец, как у всех, а два. И привыкла не задавать вопросов.
Анюта рассматривала куклу.
— А как ты думаешь, ей можно мыть голову?
Евгений честно задумался. В эти короткие свидания ему хотелось быть максимально полезным своей дочери.
— Я думаю, можно, — решил он.
Анюта оглянулась на детей. Ей не терпелось показать им новую куклу и было неловко отбежать от отца.
— Хочешь, покатаемся? — предложил Евгений.
— Лучше поиграем.
— Считай, — сказал Евгений.
— Шла собака по роялю, наступила на мозоль, — начала Анюта, распределяя считалку не по словам, а по слогам, и ее ручка в варежке сновала, как челнок. — И от боли закричала: до, ре, ми, фа, соль…
На слове «соль» она притормозила руку на полпути и вернула ее к себе, ткнула в свою шубку. Ей не хотелось искать, а хотелось прятаться.
Евгений сделал вид, что не заметил ее мелкого жульничества, и закрыл лицо руками. Сосчитал в уме до тридцати и громко предупредил:
— Раз, два, три, четыре, пять, я иду искать. Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, я иду искать совсем.
Евгений отвел руки от лица. Анюта стояла возле него и, сощурившись, будто от ветра, смотрела в глубину двора.
Евгений проследил направление ее взгляда и увидел папу Диму с собакой на поводке. Он был в спортивном костюме — весь вытянутый, изящный, как артист пантомимы. Рука, держащая поводок, была капризно отведена, и собака была длинноногая и тоже очень изящная. Евгений посмотрел, и его затошнило от такого количества изящества.
Собака дернула поводок и запаяла в их сторону.
— Чилимушка, — нежно проговорила Анюта.
— Иди к ним, если хочешь, — сказал Евгений, скрывая ревность.
— Ты когда придешь? — спросила Анюта.
— Я тебе позвоню, — сказал Евгений.
— И я тебе позвоню.
Анюта побежала к собаке, выкидывая ноги в стороны. Евгений видел, как собака подпрыгнула и облизала Анюте все лицо.
Он сел в машину, попятил ее немного, потом развернул и поехал знакомыми переулками.
Как изменился их район…
Когда они впервые поехали с женой смотреть свой будущий дом и вышли из метро — увидели лошадь,
