— Мало ли что ему в голову взбредет.
Инна внимательно посмотрела на «Ромашку» и поняла: ему ничего в голову не взбредет. «Ромашка» был мелок, худ, как подросток, невзрачен, с каким-то стертым лицом, на котором читались явные признаки вырождения. Чувствовалось, что его род пришел к окончательному биологическому упадку, и следовало бы запретить ему дальше размножаться, в интересах охраны природы. Однако выяснилось, что у обвиняемого двое детей, которые его любят. А он любит их.
Судья попросил рассказать «Ромашку», как депо было. Как это все произошло.
«Ромашка» начал рассказывать о том, что утром он подошел к шестерке за бутылкой и встретил там «Березку».
— Какая шестерка? — не понял судья.
Ромашка объяснил, что шестерка — это сельмаг N 6, который стоит на их улице и сокращенно называется «шестерка».
Судья кивнул головой, показывая кивком, что он понял и удовлетворен ответом.
… «Березка» подошел к «Ромашке» и положил ему на лицо ладонь с растопыренными пальцами. («Ромашка» показал, как это выглядело, положив свою ладонь на свое лицо.)
Он положил ладонь на лицо и толкнул «Ромашку» — так, что тот полетел в грязь.
По показаниям свидетелей, потерпевший «Березка» имел двухметровый почти рост и весил сто шестнадцать килограмм. Так, что «Ромашка» был величиной с одну «Березкину» ногу. И наверняка от незначительного толчка летел далеко и долго.
— Дальше, — потребовал судья.
— Дальше я купил бутылку и пошел домой, — продолжал «Ромашка».
Он нервничал до озноба, однако, чувствуя внимание к себе зала, испытывал, как показалось Инне, что-то похожее на вдохновение. Он иногда криво и немножко высокомерно усмехался. И зал внимал.
— А потом днем я опять пришел к шестерке. Сел на лавку.
— Зачем? — спросил судья.
— Что «зачем»? Сел или пришел?
— Зачем пришел? — уточнил судья.
— За бутылкой.
— Так вы же уже взяли утром, — напомнил судья.
«Ромашка» посмотрел на судью, не понимая замечания.
— Ну да, взял… — согласился он.
— Куда же вы ее дели?
— Так выпил… — удивился «Ромашка».
— С утра? — в свою очередь удивился судья.
— Ну да! — еще больше удивился «Ромашка», не понимая, чего тут можно не понять.
— Дальше, — попросил судья.
— Я, значит, сижу, а он подошел, сел рядом со мной и спихнул. Вот так, — «Ромашка» дернул бедром. — Я упал в грязь.
«Ромашка» замолчал обиженно, углубляясь в прошлое унижение.
— Ну а дальше?
— Я пошел домой. Взял нож. Высунулся в окно и позвал: «Коль…» Он пошел ко мне. Я встал за дверями. Он постучал. Я открыл и сунул в него нож. Он ухватился за живот и пошел обратно. И сел на лавку. А потом лег на лавку.
«Ромашка» замолчал.
— А потом? — спросил судья.
— А потом помер, — ответил «Ромашка», подняв брови.
Медицинская экспертиза показала, что нож попал в крупную артерию, и потерпевший умер в течение десяти минут от внутреннего кровотечения.
— Вы хотели его убить или это получилось случайно? — спросил судья.
— Конечно, хотел, — «Ромашка» нервно дернул лицом.
— Может быть, вы хотели его только напугать? — мягко, но настойчиво спросила женщина- заседатель, как бы наводя «Ромашку» на нужный ответ.
Если бы «Ромашка» публично раскаялся и сказал, что не хотел убийства, что все получилось случайно, он судился бы по другой статье и получил другие сроки.
— Нет! — отрезал «Ромашка». — Я б его все равно убил!
— Почему? — спросил судья.
— Он меня третировал.
Чувствовалось, что слово «третировал» «Ромашка» приготовил заранее.
Зал зашумел, заволновался, как рожь на ветру. Это был ропот подтверждения. Да, «Березка» третировал «Ромашку», и тот убил его потому, что не видел для себя иного выхода. Драться с ним он не мог — слишком слаб. Спорить тоже не мог — слишком глуп. Избегать — не получалось, деревня состояла из одной улицы. Он мог его только уничтожить.
— Садитесь, — сказал судья.
«Ромашка» сел, и над залом нависло его волнение, беспомощность и ненависть к умершему. Даже сейчас, за гробом.
Судья приступил к допросу «Березкиной» жены. Вернее, вдовы.
Поднялась молодая рослая женщина Тоня, с гладкой темноволосой головой и большими прекрасными глазами. Инна подумала, что, если ее одеть, она была бы уместна в любом обществе.
— Ваш муж был пьяница? — спросил судья.
— Пил, — ответила Тоня.
— А это правда, что в пьяном виде он выгонял вас босиком на снег?
— Было, — с неудовольствием ответила Тоня. — Ну и что?
То обстоятельство, что ее муж пил и дрался, не было достаточной причиной, чтобы его убили. А судья, как ей казалось, спрашивал таким образом, будто хотел скомпрометировать умершего. Дескать, невелика потеря.
— Обвиняемый ходил к вам в дом?
— Заходил иногда.
— Зачем?
Судья хотел исключить или, наоборот, обнаружить любовный треугольник. Поискать причину убийства в ревности.
— Не помню.
Она действительно не помнила — зачем один заходил к другому? Может быть, поговорить об общем деле, всетаки они были коллеги. Истопники. Но скорее всего — за деньгами на бутылку.
— Когда он к вам приходил, вы с ним разговаривали?
— Может, и разговаривала. А что?
Тоня не понимала, какое это имело отношение к делу: приходил или не приходил, разговаривала или не разговаривала.
Судья посмотрел на статную, почти прекрасную Тоню, на «Ромашку» — и не смог объединить их даже подозрением.
— Вы хотите подсудимому высшей меры? — спросил судья.
— Как суд решит, так пусть и будет, — ответила Тоня, и ее глаза впервые наполнились слезами.
Она не хотела мстить, но не могла и простить.
— Озорной был… — шепнула Инне сидящая рядом старуха. — Что с его ишло…
Сочувствие старухи принадлежало «Ромашке», потому что «Ромашка» был слабый, почти ущербный. И потому, что «Березку» жалеть было поздно.
Инна внимательно поглядела на старуху и вдруг представила себе «Березку» — озорного и двухметрового, не знающего, куда девать свои двадцать девять лет и два метра. Ему было тесно на этой улице, с шестеркой в конце улицы и лавкой перед шестеркой. На этой лавке разыгрывались все деревенские празднества и драмы. И умер на этой лавке.
