преимущества кирпича над бетоном, а дерева — над кирпичом.
Жена слушать не стала. Она и так знала, что в дереве жить здоровее, чем в бетоне.
В квартире гремел магнитофон.
Шурка стоял в коридоре и кричал в трубку.
— Леша! Ты помнишь Ирку… черненькая такая… А ее мужа помнишь?.. Под машину попал! Да! Вот так!.. И тебя поздравляю!
Шурка клал трубку, набирал новый номер и снова кричал:
— Таня! Помнишь Рудика?.. В третьем подъезде жил, возле булочной… Ну, учился с Эдиком до седьмого класса… Ну, Эдик, неужели не помнишь?.. Еще кошек для института ловил… Ну, а у него еще брат заикался…
Хозяйка подошла к Шурке, взяла у него трубку и бросила ее на рычаг.
— Ты чего? — удивился Шурка.
— А если я попаду под машину, ты тоже будешь так всем звонить?
— Конечно! Надо же сообщить…
— А я не хочу!
Хозяйка отобрала у Шурки аппарат и бросила его на пол.
Из комнаты вышли танцующие. С площадки вернулся муж с подругой.
— Если я попаду под машину, ты перекрестишься! — крикнула хозяйка.
— Почему? — не понял Алик. — Живи, пожалуйста. Чем ты мне мешаешь?
— Ты женишься в тот же день, и твоя новая жена будет носить мои вещи.
— А что у тебя есть такого, чтобы можно было надеть? — спросила красивая подруга.
— Прекратите беспредметный разговор! — потребовал дальний родственник.
— Чего она хочет? — спросила Шуркина жена.
— Чтобы, когда она попадет под машину, я никому не говорил.
— Не скажет! — поклялась Шуркина жена.
— Не скажем! — пообещали гости.
— Господи, опять про покойников! — возмутилась красивая подруга. — Я не понимаю: это Новый год или поминки?
Хозяйка закрыла лицо руками и громко зарыдала.
Кто-то выключил магнитофон. Стало тихо и скорбно.
И в этот момент растворилась незапертая дверь, и на пороге обозначился человек. Он был в пальто и без шапки.
Пьяная деликатная улыбка неуправляемо плавала по его лицу.
Все шумно вздохнули со звуком «а» и остановили дыхание. Лица у всех тоже остановились. Глаза чуть вытаращились. Так продолжалось минуту или две.
— Кто это? — шепотом спросил малознакомый гость.
— Рудик, — шепотом ответил Эдик.
— Лучше поздно, чем никогда, — извинился Рудик, с трудом ставя слова друг подле друга.
Пауза была расколота.
— Нахал! — отчетливо произнес голодный трезвый Шурка.
— Нахал! — хором отозвались гости. — Весь праздник испортил!
Нам нужно общение
Седьмого сентября 1976 года я ушел из дому. Как это случилось: мы с женой сидели и смотрели телевизор. Началась передача «В мире животных». Заиграла прекрасная музыка, и затанцевали страусы. Я понял, что если сию секунду не встану и не уйду, то я что-то свершу, например: сброшу телевизор на пол или выскочу в окно. Причем если я выскочу в окно, то полечу не вниз, а вверх. Я вылечу за пределы Земли и обращусь в искусственный спутник. Время меня не коснется, я буду вечно летать во мраке и холоде.
Я встал и надел пальто. Жена решила, что я пошел в киоск за сигаретами, и велела мне не сутулиться при ходьбе. Она сказала, что когда я хожу, то ныряю вниз головой, как пристяжная лошадь. Еще она сказала, что я все время смотрю вниз, будто хочу найти на асфальте монетку.
Когда-то в детстве я действительно любил искать монетки, и находил, и каждый раз смотрел: орел или решка.
Сейчас я давно ничего не ищу.
Я вышел на улицу и двинулся куда глаза глядят. Мои глаза действительно привели меня к табачному киоску, и я купил целый блок болгарских сигарет.
Я закурил и, пока курил, раздумывал: что делать дальше.
Как правило, люди сначала раздумывают, а уж потом уходят из семьи. А я сначала ушел, а потом стал раздумывать.
Наши отношения с женой, как это ни странно, были сильны не общими приобретениями, а общими утратами. Она из-за меня утратила способность к материнству и возненавидела меня за это. А я из-за нее утратил способность к авантюризму и остался тем, что я есть. Я вынюхиваю нарушителей порядка и стою на страже частной собственности граждан. В сущности, у меня собачья должность, и, может быть, поэтому я понимаю собак.
Ко мне подошла бездомная собака, прохожая на Каштанку, а возможно ее дочка или внучка.
— Как дела? — спросил я.
— Кручусь, — ответила Каштанка.
— Есть хочешь?
— Вообще-то я завтракала, — деликатно сказала Каштанка и посмотрела мне в руки.
В руках у меня была зажженная сигарета. Каштанка постояла немножко и отошла.
Из-за своей жены я не ушел шесть лет назад на зов любви и до сих пор жалею об этом. Она тоже жалеет о чем-то своем и иногда начинает рыдать по три дня подряд. Ест и плачет. Ходит — плачет. Спит и плачет. Мы исполняем каждый день по отношению друг к другу роль жертвы и палача одновременно. Не знаю — что чувствует она. Если попытаться сформулировать мое состояние — к нему больше всего подходит слово «скучно». Скучно моим глазам, моим мозгам и моей плоти. Когда я нахожусь с женой в одной комнате, то мне кажется: я медленно спускаюсь по лестнице в подвал с проросшей картошкой. На меня так же веет холодом и мраком, и так же хочется выйти на солнце.
Табачный киоск расположен против универмага. В универмаге продают ковры, и за коврами выстраиваются длинные очереди, преимущественно из узбеков и цыган. Из дверей то и дело появлялись люди, поперек их груди, как лавровый венок, висел скатанный ковер.
Я достал другую сигарету и почему-то вспомнил, как неделю назад я стоял в очереди за живой рыбой. Большой зеркальный карп поднял голову из аквариума, разинул рот и тянул в себя воздух. Он задыхался. Вокруг были его знакомые и родственники — такие же карпы. Ему было не до них.
Но при чем тут карп. Карп — это я. Я ушел из аквариума в море, хотя карп — речная рыба. Значит, в озеро. Или в реку.
Я ушел из аквариума, и мне надо где-то переночевать.
Можно пойти к друзьям, но это неудобно. Мы дружим домами, преимущественно по телефону. Они дружат со мной и с женой, и, явившись ночевать, я должен ставить их перед проблемой выбора: я или жена. Зачем загружать жизнь друзей еще одной проблемой.
Возле входа в универмаг на ступеньках сидела роскошная молодая колли. Я не заметил, как она появилась. Колли смотрела перед собой, в ее глазах дрожали слезы.
Я присел перед ней на корточки и спросил:
— Ты чего?
— Мне очень страшно. Я боюсь, что мой хозяин не вернется.
— Вернется, — сказал я. — Куда ж он денется?
— А почему ты так думаешь? — спросила колли, глядя мне в глаза.
