скульпторами, по большей части происходящими отсюда. Кормилицею Микеланджело и была жена каменщика; потому-то, беседуя однажды с Вазари, Микеланджело сказал в шутку: «Джорджо, все хорошее в моем таланте получено мною от мягкого климата родного нашего Ареццо, а из молока своей кормилицы извлек я резец и молот, которыми создаю свои статуи.
Со временем сильно увеличилось семейство Лодовико, и так как был он малосостоятелен и скуден доходами, то приспособил своих детей к шерстяному и шелковому делу; Микеланджело же, уже подросший, был отдан на обучение грамоте учителю Франческо из Урбино; однако по своей природной одаренности стремился он к рисованию, на которое и употреблял тайком все свое свободное время, за что отец и учителя его бранили, а порою и бивали, считая, вероятно, что стремиться к этому неведомому им искусству есть дело низкое и недостойное древнего их рода. В это время Микеланджело завел дружбу с Франческо Граначчи, также юношей, который был отдан на обучение живописи к Доменико Гирландайо. Любя Микеланджело и видя его очень способным к рисованию, Граначчи ежедневно снабжал его рисунками Гирландайо, который не только во Флоренции, но и во всей Италии почитался одним из лучших мастеров, какие были. Так изо дня в день росло у Микеланджело желание творить, и Лодовико, не умея отвлечь мальчика от рисования и видя, что для этого нет способов, но совету друзей решил отдать его к Доменико Гирландайо, чтобы стал он у него обучаться и чтобы не пропадали бесплодно его способности. Когда Микеланджело начал заниматься искусством у Доменико, ему исполнилось четырнадцать лет, и хотя некто, составлявший его жизнеописание после 1550 года, когда я впервые написал мои «Жизнеописания», утверждает2, что другие по незнанию наговорили много небылиц и пропустили достойное упоминания, и в частности, хотя он называет Доменико завистником, который будто бы никакой помощи Микеланджело не оказал, однако все это неправда, как то можно видеть по записи, сделанной рукою Лодовико – отца Микеланджело в книге Доменико; эта книга принадлежит ныне его наследникам и гласит так: «1488. Удостоверяю сего первого апреля, что я, Лодовико ди Леонардо ди Буонарроти, поручаю сына моего, Микеланджело, Доменико и Давиду ди Томмазо ди Курарадо на ближайшие три года с тем условием и сговором, что означенный Микеланджело обязуется находиться у вышеназванных означенное время, обучаясь рисованию и упражняясь в означенном ремесле и во всем, что вышеназванные ему поручат, и что означенные Доменико и Давид обязуются уплатить ему в течение трех лет двадцать четыре полноценных флорина: в первый год шесть флоринов, во второй год восемь флоринов, в третий – десять флоринов, а всего 96 лир»; и ниже имеется такая собственноручная расписка Лодовико: «Сего 16 апреля вышеназванным Микеланджело получено два золотых флорина золотом; получено мною, Лодовико ди Леонардо, его отцом, за его счет 12 лир 12 сольдо». Эти записи я скопировал с подлинной книги в доказательство того, что все писанное мною прежде и все имеющее быть надписанным ныне есть истина; я не знаю никого, кто более меня был близок с ним и кто более был бы ему другом и верным слугою, что могут засвидетельствовать и сторонние люди; не думаю, чтобы кто-нибудь еще мог показать большее число его собственноручных писем, притом написанных с большей любовью, чем писал он мне. Отступление это сделано мною ради истины; его будет достаточно и для остальной части этого «Жизнеописания». А теперь обратимся к рассказу. По мере того как рос Микеланджело, росли и его способности настолько, что Доменико дивился, видя, как творит он произведения совсем не по-юношески, что не только побеждал он других учеников, которых было у Доменико не малое число, но много раз приближался к произведениям, сделанным самим мастером. Случилось однажды, что, когда один из юношей, учившихся у Доменико, срисовал пером с рисунка Гирландайо несколько одетых женщин, Микеланджело схватил этот лист и пером более толстым очертил одну из женских фигур новыми и более правильными линиями. Удивительно видеть, как отличаются друг от друга эти две манеры и каковы дарования и верность глаза у юноши, столь смелого и пылкого, что у него хватило исправлять творения своего учителя. Этот лист теперь находится у меня, я получил его от Граначчи и храню как реликвию в альбоме вместе с другими рисунками Микеланджело. Когда в 1550 году я был в Риме, то показал его Микеланджело, который признал этот лист и с удовольствием вновь его сматривал, по скромности говоря, что в юности более владел он искусством, чем тогда, в старости. Когда Доменико работал в большой капелле церкви Сан- Мария Новелла, однажды в его отсутствие Микеланджело принялся рисовать с натуры помост вместе столами, со всеми орудиями их ремесла и несколькими из работавших учеников. Вернувшись и увидев рисунок Микеланджело, Доменико сказал: «Этот знает больше меня», – и поразился новой манерой и новой передачей натуры, которыми в столь раннем возрасте уже владел юноша благодаря данному небом таланту, столь развитому, что большего не мог пожелать себе и художник, работавший много лет. Самой природе, развиваемой упражнением и изучением были присущи умение и чувство изящного, так что с каждым днем создавал Микеланджело все более прекрасные произведения, как это начало явственно обнаруживаться в рисунке, сделанном им с гравюры немца Мартино3 и доставившем ему величайшую славу: когда прислали во Флоренцию гравюру на меди означенного Мартино, изображавшую, как дьяволы терзают св. Антония, Микеланджело срисовал ее пером в манере, доселе неизвестной, и затем раскрасил, притом для передачи причудливого облика дьяволов накупил себе рыб с чешуею, пестро окрашенной, и явил в этом произведении такое искусство, что благодаря ему приобрел себе авторитет и известность. Копировал он еще рисунки разных старинных мастеров так близко к оригиналу, что нельзя было отличить от них, ибо он их подкрашивал и пропитывал разными составами и дымом, так, что они принимали старинный вид, и при сравнении нельзя было отличить их от подлинных; он поступал так лишь для того, чтобы, возвращая копии, самому сохранять подлинники, которыми он по великой их искусности восхищался, стараясь превзойти их. Так приобрел он себе очень большую известность.
В те времена у Лоренцо Медичи Великолепного в его саду на площади Сан-Марко служил скульптор Бертольдо4 не столько в качестве стража и хранителя многочисленных прекрасных древностей, которые тот скопил и собрал здесь, не жалея расходов, сколько из желания Лоренцо создать школу искусных живописцев и скульпторов и поставить их главою и руководителем вышеназванного Бертольдо, бывшего учеником Донателло; хотя был он стар и сам работать уже не мог, тем не менее оставался мастером очень опытным и известным благодаря тщательнейше выполненной им отделке кафедры учителя его Донателло, а также многим другим наброскам из бронзы с изображениями битв и прочим мелочам, по мастерской обработке которых он не имел тогда во Флоренции себе соперников. И вот Лоренцо, питая величайшую любовь к живописи и скульптуре и огорчаясь тем, что в его время не встречалось знаменитых и благородных скульпторов, хотя немало было живописцев очень большой ценности и славы, решил, как я и сказал, основать школу, и спросил Доменико Гирландайо, если в его мастерской имеются способные ученики, прислать их к нему в сад, где он даст им навыки и образование, прославляя и себя и его, и свой город. Вследствие этого Доменико в качестве лучших учеников вместе с другими послал к нему Микеланджело и Франческо Граначчи. И вот направились они в сад и увидели, что молодой Торриджано деи Торриджани копировал в глине какие- то статуи, данные ему Бертольдо. Видя это, и Микеланджело из соревнования вылепил их несколько, а Лоренцо, видя его прекрасное дарование, навсегда его отметил; приободренный этим, через несколько дней принялся он копировать в мраморе имевшуюся там античную голову Фавна, старого и морщинистого, с отбитым носом и смеющимся ртом; и хоть никогда Микеланджело в руках не держал ни мрамора, ни резца, подделка удалась ему так, что Великолепный изумился, и, видя, как по собственной своей фантазии открыл он Фавну рот и сделал ему язык и показал все зубы, Лоренцо сказал, милостиво шутя, как ему было свойственно: «Однако ты должен был бы знать, что у стариков не все зубы бывают целы, всегда скольких- нибудь у них не хватает». Микеланджело же по своей простоте, тем более, что он любил и боялся Лоренцо, подумал, что он серьезно говорит, и как только тот ушел, тотчас же сломал Фавну один зуб, сделал в десне выдолбину, точно выпал из нее зуб, и стал с нетерпением ожидать, когда Лоренцо вернется. Тот, придя, немало посмеялся простоте и добродушию его и рассказывал о выдумке его своим друзьям. Приняв тогда решение помогать и покровительствовать Микеланджело, Лоренцо послал за Лодовико, его отцом, и сказал ему, что он будет содержать у себя Микеланджело, как родного сына, на что тот охотно согласился; Великолепный отвел ему у себя в доме комнату, заботился о нем и кормил его за своим столом вместе со своими детьми и другими достойными благородными господами свиты; так почтил он Микеланджело на следующий год после того, как он был отдан Доменико, когда ему было от роду 15 или 16 лет и оставался он в этом доме 4 года, вплоть до смерти Лоренцо Великолепного в 1492 году. Получал Микеланджело в те годы от этого правителя и жалование для поддержки отца по 5 дукатов в месяц и, чтобы сделать ему приятное, дал ему Лоренцо
