помещавшемся рядом с домами великолепного Оттавиано деи Медичи. Аристотель принялся за это дело с наивозможнейшими старанием, прилежанием и рвением и довел его до совершенства. А так как комедию, которую собирались разыграть, сочинил Лоренцо ди Пьер Франческо деи Медичи, он и распоряжался всей постановкой и музыкой, а так как он только о том и думал, как бы ему убить герцога, который его так любил и так ему покровительствовал, он и задумал заманить его в ловушку при постановке этой комедии.
И вот там, где кончались лестницы, ведущие к перспективе и площадке сцены, он приказал с обеих сторон куртин снесенной стены вывести новую стену в восемнадцать локтей и устроить там помещение вроде кармана, в достаточной степени вместительное, с площадкой на высоте сцены, которое должно было служить для певцов, а над первой устроить другую площадку для гравичембалов, органов и других тому подобных инструментов, которые не так легко передвигать с места на место; пустоту же на месте снесенной стены он хотел прикрыть холстом, расписанным зданиями в перспективе. Все это понравилось Аристотелю, так как обогащало сцену и оставляло площадку сцены свободной от музыкантов; но не понравилось Аристотелю то, что стропила, несущие крышу, не опирались на нижние стены, которых уже не было, и не представляли собой большой двойной и очень прочной арки, в то время как Лоренцо хотел, чтобы крыша поддерживалась только какими-то подпорками и ничем другим, что могло помешать музыкантам. Однако Аристотель, поняв, что это было ловушкой, в которой могло погибнуть много людей, ни за что не хотел согласиться с Лоренцо, который и поистине других намерений не имел, как погубить в этой западне герцога.
И так как Аристотель видел, что не сможет убедить Лоренцо своими здравыми доводами, то и решил оттуда убраться с богом. Джорджо Вазари, который хотя и был тогда еще совсем юным, но уже находился на службе герцога Алессандро под покровительством Оттавиано деи Медичи, услышал, расписывая сцену, споры и пререкания между Лоренцо и Аристотелем и удачно в них вмешался. Он слушал и того и другого и, поняв опасность предложения Лоренцо, доказал им, что, не делая арки и не создавая других помех на площадке для музыкантов, можно очень легко приспособить стропила крыши, положив вдоль стены две двойных доски длиной в пятнадцать локтей каждая, и после того как они будут прочно скреплены с другими стропилами железными скобами, сверху можно будет спокойно класть среднюю балку, и все будет держаться так же прочно, как на арке, ни в большей и ни в меньшей степени. Но Лоренцо, не желавший слушать ни Джорджо, внесшего предложение, ни Аристотеля, его одобрявшего, только и делал, что придумывал всякие придирки, по которым всякий мог догадаться о его коварных замыслах. Поэтому Джорджо, видя, что тут мог получиться величайший беспорядок и что это было не что иное, как покушение на убийство трехсот человек, заявил, что как бы там ни было, но он расскажет обо всем герцогу, чтобы тот послал все посмотреть и предусмотреть. Услышав это и опасаясь, как бы замыслы его не раскрылись, Лоренцо, наговорив много всяких слов, разрешил Аристотелю последовать предложению Джорджо; так оно и было сделано. И сцена эта была самой красивой не только из тех, которые раньше устраивал Аристотель, но из всех когда-либо устроенных и другими, ибо он сделал на ней много рельефных кулис, а в середине площади изобразил прекраснейшую триумфальную арку будто из мрамора, всю украшенную историями и статуями, не говоря уже о расходившихся перспективно улицах и многих других вещах, выполненных с прекрасной выдумкой и с невероятными старанием и прилежанием.
Затем, после того как от руки Лоренцо пал герцог Алессандро, в 1536 году герцогом стал Козимо, который избрал в супруги синьору донну Леонору Толедскую, женщину поистине редчайших качеств и столь великих и несравненных достоинств, что без всякой натяжки ее можно было бы уподобить, а может быть, и предпочесть любой знаменитейшей и славнейшей жене древних времен. И по случаю бракосочетания, состоявшегося 27 июня 1539 года, Аристотель устроил в большом дворе палаццо Медичи, там, где фонтан, еще одну сцену, изображавшую Пизу, в которой он превзошел сам себя, внеся новые улучшения и разнообразие, недаром невозможно и перечислить большего разнообразия разного рода окон и дверей, дворцы с более причудливыми и необыкновенными фасадами улиц и далей, наилучше сокращающихся и выполняющих все, что полагается по всем правилам перспективы. Помимо этого, он изобразил и наклонную колокольню собора, купол круглого храма Сан Джованни и другие памятники этого города. О лестницах, которые он там устроил, и о том, как они всех обманули, особо говорить не буду, чтобы никому не показалось, что я говорю то, что уже было сказано; скажу только, что та, которая как будто поднималась снизу на площадку, в середине была восьмигранной, а по бокам четырехугольной, но в ее простоте было и величайшее мастерство, ибо она придавала такое изящество расположенной наверху перспективе, что ничего лучшего в подобном роде увидеть было невозможно. И тут же он очень хитро устроил деревянный фонарь в виде арки позади всех изображенных зданий, в которых было устроено солнце из стеклянного шара с кипяченой водой высотой в один локоть, за которым были помещены два зажженных светильника, отчего оно сияло так, что освещало и небо на сцене, и перспективу и поистине казалось живым и настоящим солнцем. И солнце это, скажу я вам, было украшено кругом золотыми лучами, покрывавшими весь задник, и при помощи небольшой лебедки его поднимали постепенно так, что в начале комедии казалось, что солнце восходит, после чего оно поднималось до шелыги арки, а затем опускалось таким образом, что к концу представления было близко к закату и заходило.
Сочинителем комедии был Антон Ланди, флорентийский дворянин, а интермедией и музыкой ведал весьма талантливый и тогда еще молодой Джован Баттиста Строцци. Но так как о других вещах, украшавших это представление, об интермедиях и музыке писалось тогда достаточно, я упомяну лишь о тех, кто участвовал в некоторых живописных работах, отметив, что все остальное там сделали названный Джован Баттиста Строцци, Триболо и Аристотель.
Боковые стенки под сценической площадкой были разделены на шесть частей, и в каждой части было по картине высотой в восемь локтей и шириной в пять, окруженной рамкой шириной в один и две трети локтя, которая служила фризом вокруг картин, с карнизом, примыкавшим к самому полотну и образуя четыре тондо, расположенных крестообразно с двумя латинскими изречениями на каждую историю, а кроме того, там были и приличествующие эмблемы. Сверху кругом проходил фриз из лазурной каймы, за исключением тех мест, где была перспектива, а еще выше полог, также из каймы, закрывал весь двор, и на этом фризе из каймы над каждой картиной были гербы славнейших родов, находившихся в родстве с семейством Медичи. Итак, начиная с востока от сцены, на первой истории рукой Франческо Убертини, прозванного Бакьяккой, было изображено Возвращение из изгнания Великолепного Козимо деи Медичи, эмблемой были две голубки на золотой ветке, а на фризе был герб герцога Козимо. На второй картине, написанной им же, было Отправление Великолепного Лоренцо в Неаполь; эмблема – пеликан, а герб – герцога Лоренцо, то есть семейства Медичи и Савойского дома. На третьей картине, написанной Пьер Франческо ди Якопо ди Сандро, было изображено прибытие папы Льва X во Флоренцию и то, как граждане города несут его под балдахином; эмблема – протянутая рука, а герб – герцога Джулиано, то есть Медичи и Савойи. На четвертой картине им же написано Взятие Бьеграссы синьором Джованни и то, как он выезжает из города победителем; девизом была молния Юпитера, а герб герцога Алессандро, то есть Австрии и Медичи. На пятой папа Климент коронует в Болонье Карла V; эмблемой там была змея, кусающая собственный хвост, а гербы – Франции и Медичи. Писал ее Доменико Конти, ученик Андреа дель Сарто, показавший себя не очень-то стоящим, так как молодые живописцы, услугами которых он собирался попользоваться, ему не помогли, ибо заняты тогда были все и хорошие, и плохие мастера; почему над ним и посмеялись, подобно тому, как он, возомнив о себе, не раз по недомыслию своему смеялся над другими. На шестой истории и последней с этой стороны рукой Бронзино был изображен диспут, который вели в Неаполе перед лицом императора герцог Алессандро и флорентийские изгнанники, там же были река Себето и много фигур; картина была прекраснейшей, лучшей из всех; эмблемой была пальма, а герб был испанский. Насупротив Возвращения Великолепного Козимо, то есть с другой стороны, было благополучнейшее рождение герцога Козимо; эмблемой был феникс, а герб – города Флоренции, то есть красная лилия. Рядом было возведение или, точнее говоря, избрание его же в герцогское достоинство; эмблемой был кадуцей Меркурия, а на фризе герб начальника крепости; историю эту нарисовал Франческо Сальвиати, а так как ему в эти дни нужно было уехать из Флоренции, ее превосходно закончил Карло Портелли из Лоро. На третьей были изображены три гордых оратора из Кампаньи, изгнанных римским сенатом за их дерзкое требование, как об этом рассказывает Тит Ливий в двенадцатой книге своей Истории; в данном случае подразумевались три кардинала, предпринявшие безуспешную попытку лишить власти герцога Козимо; эмблемой был крылатый конь, герб – Сальвиати и Медичи. На следующей было взятие Монтемурло, эмблемой была египетская сова на голове Пирра и герб родов Сфорца и Медичи; картину эту написал Антонио Доннино, живописец, в работе
