Человек, которого окрестили Ночной Охотник, всегда совершал преступления одним и тем же способом. Вломившись в дом, он обрезал телефонные провода, выключал свет, а затем направлялся в спальню жертвы.
Она глубоко изучила дело за несколько лет, но по-прежнему оно словно гипнотизировало ее. У нее уже был опыт общения с людьми, страдавшими психическими отклонениями (с теми, кто сам ловил людей, и с теми, кто был жертвой), поэтому частично в ней говорил профессиональный интерес. Но еще она прочла о том, что довелось пережить этим детям, она просмотрела телеэкранизацию, прочувствовала весь ужас, через который довелось пройти жертвам. Пожилые женщины — многим уже под восемьдесят и даже за восемьдесят — все описывают и описывают тот ужасный момент, когда они проснулись и увидели черную фигуру в ногах кровати. Она не могла не задать себе вопрос: что бы она делала в подобной ситуации? Как бы отреагировала?
Она жила в совсем другой части Лондона и, конечно, была еще не такой пожилой, как те, кто, по- видимому, нравился этому человеку, но все равно она садилась и начинала терзать себя вопросами…
— Я сказал: «Не двигаться!»
Она замерла, вытянув руку.
— Я всего лишь хотела включить свет, при свете я не так боюсь, как в темноте.
— Я люблю темноту, — заметил он.
Биение сердца заставило тонкую ткань ее ночной сорочки трепетать на груди, но она чувствовала себя удивительно спокойной, и голова была довольно ясной. В ней, как фейерверк, проносились мысли, картинки слов — изнасилование, крик, оружие, боль — но цепочка размышлений не прерывалась, мысли не разбегались. Так нужно было поступать и с ним. Его необходимо было задействовать. Ей пришлось заставить его заботиться о себе.
— Извините, если испугал, — сказал он. — Я не нарочно.
— Не говорите глупостей. Еще бы не нарочно!
— Нет…
— Вы могли бы просто уйти. Я никому не скажу.
Она видела, как он опустил голову, как будто обдумывал ее слова, чувствуя за собой вину. Она вела себя хорошо, так, как вели себя женщины, которые уже сталкивались лицом к лицу с этим мужчиной, но на которых он не напал. Эти женщины позже рассказывали о том, что они взывали к чему-то хорошему в нем, к его совести — и наступал момент, когда он передумывал и уходил, оставляя им жизнь.
— А что скажет ваша мама? — спросила у него одна из старушек.
Он начал обходить кровать, и она почувствовала, как ее охватила паника. Он, должно быть, заметил ее страх или услышал какой-то шум и велел ей заткнуться.
— Я знаю, что вы не причините мне вреда, — сказала она.
Он подошел ближе.
— Видно, что вы заботливый.
— Заткнись сейчас же… — грубо оборвал он.
— От страха я описалась. — Она старалась, чтобы ее голос не дрожал, как будто она бранила ребенка, стараясь его не испугать. — Вам должно быть стыдно.
Но это ей было стыдно. Затем она вдруг разозлилась и протянула руку к цепочке, которая свисала с прикроватной лампы.
Он выругался, когда вспыхнул свет, начал кричать и в одно мгновение оказался на ней.
Его пальцы впились ей в плечо, когда он старался дотянуться ей за спину, но силы покинули их обоих, когда она увидела его лицо. Спустя пару секунд она узнала его. Узнавание сменилось удивлением, и фейерверк в ее голове вспыхивал все ярче и ярче… Не успела она выдавить «За что?» или «Почему?», как ее голова откинулась и ее накрыла легкая тень.
Она дважды прошептала его имя в подушку, но шепот этот был почти не слышен.
Он проснулся от боли в ноге, когда подвигался на матрасе, чтобы дать место отцу.
— Ради бога, подвинь свою толстую задницу, — ворчал Джим Торн.
Том включил свет: 4:17 утра. Он потянулся за стаканом воды, выдавил пару таблеток обезболивающего из упаковки.
— Ах ты, чертов наркоман!
Рядом с кроватью лежали две книжки в мягких переплетах — обе он несколько раз начинал читать. Торн не мог собраться с мыслями, чтобы оценить следующий «укол». В его сумке лежала газета «Стандард», а на столе двухдневная неразобранная почта, но он не хотел идти через гостиную, рискуя разбудить Хендрикса. Поэтому он остался в постели и попытался улечься поудобнее.
Отец Торна со времени своей кончины стал неплохим советчиком. Бывало, он говорил мудрые слова, случались у него и вспышки проницательности — по крайней мере, один раз он сообщил сведения, которые помогли Торну поймать убийцу.
Но это был не тот источник, который можно было назвать надежным.
Непонятно, по какой причине, но сегодня старик довольствовался тем, что просто смотрел в потолок и напоминал Торну, какие «чертовски дерьмовые» у него лампы.
СУББОТА
Люк
Он никогда не напивался. В тех немногих случаях, когда он увязывался за другими ребятами путешествовать по барам, он всегда останавливался на паре бокалов, то есть прекращал возлияния задолго до того, как спиртное могло свалить его с ног. И как бы сильно ему ни хотелось выпить, как бы сильно он себя ни убеждал, что просто должен выпить, он всегда отвечал «нет» тем приятелям, которые после уроков незаметно ускользали в пивнушку в парке. Он знал, что Джульетта тоже туда ходит. Она рассказывала ему, что в первый раз тебя мутит, но после этого становится клево, и ты чувствуешь себя по-настоящему расслабленно и весело. Это звучало заманчиво, но ему всегда недоставало храбрости, чтобы проверить. Рискнуть, заранее зная, что из этого выйдет. Это было похоже на то, как его отец относится к наркотикам.
Он всегда боялся потерять над собой контроль.
Но сейчас, сидя в темноте и опираясь на стену, он представлял себе, что, вероятно, иногда человека охватывает нечто подобное и без наркотиков. Когда уж совсем рехнешься. Люк представлял себе: когда на тебя мочатся или забрасывают камнями, появляется такое чувство, что ты — не ты, а кто-то другой, что все вокруг плывет и вращается. Ускользает из поля зрения.
Мужчина спускался к нему в подвал, чтобы проверить, как он, принести еду и кое-что рассказать. Он не знал, находится ли мужчина весь день в доме или просто приходит и уходит. Он не слышал, как открывается и закрывается входная дверь, и, разумеется, не знал, как далеко он от нее находится.
Люк не имел ни малейшего понятия, поздняя ночь сейчас или раннее утро. Лишь тонкий лучик света пробивался сквозь половицу в дальнем углу, но он не мог сказать, то ли это естественный свет, то ли свет из комнаты, находящейся над погребом. Откуда бы свет ни лился, его было недостаточно, чтобы он смог что-то разглядеть. Он стал привыкать к темноте и начал составлять план помещения, совсем как там, в квартире с Конрадом и Амандой.
Дело продвигалось медленно и тяжело, приходилось действовать на ощупь, веревка же, которой были связаны руки, практически лишала его пальцы чувствительности.
Он находился в погребе размером где-то четыре с половиной на шесть метров. Подпол в одном месте сужался и упирался в стену, которая, как он нащупал, уходила круто вверх. Он был уверен, что это старый спускной желоб для угля — он видел подобный в доме одного своего друга, когда они спускались в подвал,
