Золотой Демон

совершеннейший беспорядок, и жалобным голосом твердил, что он и сам в растерянности, он и сам пострадал, что он в жизни подобного…

Фон Вейде кратко, но весьма смачно охарактеризовал случившееся простыми русскими словами, сплетенными в искусную конструкцию, сделавшую бы честь любому ямщику. Поручику не выпало до сих пор с ним познакомиться, но фон Вейде в Шантарске был личностью известной: многие годы регулярно, по нескольку месяцев обитал здесь, разъезжая по всей губернии с научными целями. Иные богобоязненные обыватели относились к нему плохо и даже украдкой поплевывали вслед — потому что профессор частенько, набравши рабочих, копался в древних курганах и могилах, что некоторые считали занятием богомерзким, а, заслышав про научную важность сих занятий, в тех же нехороших выражениях отзывались и о самой науке…

— И вы, я вижу, пострадали, Иван Людвигович? — спросил Самолетов участливо. — Сам в кармане нашел этакую диковину…

— Да нечто ж человек так может? — возопил Мохов. — Нечистый дух озоровал!

В отличие от Панкрашина, немец не кричал и не терял самообладания. Его лошадиное лицо, морщинистое и обветренное, обрамленное седыми бакенбардами, скорее уж было исполнено тягостного недоумения.

— Еще немножечко, и придется в эту гипотезу поверить, господа мои, — сказал он, словно бы чуточку стесняясь своих же слов. — Материализм, конечно, правит бал, только вот я во время странствий по глухим местам насмотрелся такого, что материализму противоречит абсолютно. Правда, ни разу не слышал про нечисть, способную таким манером воровать золото. Можете себе представить: у меня, помимо прочего, с шеи исчез образок Богоматери… (поручик знал, что, по разговорам, фон Вейде происходил из Баварии, где силу имели не лютеране, а как раз римские католики).

— Можем, — кратко ответил Самолетов. — Сам креста лишился. Освященного.

— Ох ты ж, Господи… — перекрестился Мохов. — А я было думал к отцу Прокопию… Чтобы отслужил что-нибудь такое… ну, ему виднее. Коли уж кресты с образками пропадают, не знаю, что и делать…

Фон Вейде уставился через его плечо прямо-таки с лютой ненавистью, поджимая губы и хмуря седые брови. Проследив его взгляд понятливо хмыкнул: там, у своего возка торчали братья Савиных, Кузьма да Федот, рослые молодцы, разменявшие пятый десяток, ничем особенно не примечательные, одетые, как купцы средней руки или богатые приказчики.

Но Савельев-то, коренной шантарец, обоих прекрасно знал — Шантарск не столь уж и большой город, а подобные персоны всем и каждому известны в качестве некой достопримечательности…

Брательнички с незапамятных времен трудились бугровщиками, как это именовалось в Сибири вот уж сотни полторы лет, с тех древних пор, когда это ремесло возникло и распространилось. Бугровщиками звались те, кто раскапывал древние курганы забытых даже по имени народов, обитавших в те времена, от которых ничего и не осталось, кроме мало внятных сказок. Раскапывали не в научных целях, а исключительно ради собственной прибыли, продавая находки, порой весьма драгоценные, любому, кто соглашался потратить на это деньги. В случае везения (а братья везучие) промысел этот оказывался весьма прибыльным и, что немаловажно, ничуть не запрещался законами Российской империи. Однако открыто осуждался общественным мнением, полагавшим большим грехом тревожить могилы — пусть даже те, в которых покоятся несомненные язычники. Бугровщиков откровенно сторонились, частенько им отказывали девушки, несмотря на богатство женихов. Так что малопочтенное это ремесло требовало известной толстокожести…

И, как легко догадаться, вовсе уж ярую ненависть к бугровщикам испытывали ученые вроде фон Вейде, не имевшие законных способов противостоять этакой конкуренции. Видно было по лицу прижившегося в России профессора: будь его воля, приказал бы пороть неприятелей, а то и что-нибудь похуже…

— Вас я ни в чем не обвиняю, господин Мохов, — сухо бросил немец. — Поскольку на действие человеческих рук это мало похоже. Распорядились бы в путь трогаться, что ли. Пока не начались еще какие-нибудь неприятные феномены… Честь имею.

Он еще раз ожег взглядом братьев, повернулся и полез в возок. Ухмыляясь, Самолетов излишне громко обратился к братьям, тем покровительственным и насмешливым тоном, каким иногда говорят с детьми или умственно неполноценными:

— Ну что, братовья, Кузьма с Федотом, оба-двое, такие вот? И вы, чай, пострадали, болезные, золотишка лишились? Поди, пару пудиков в Петербург везли? Слышал я краем уха, как в Танзыбейском уезде две деревни наняли тамошние бугры сносить под корень и уезжали оттуда — молва прошла, с весьма даже довольными мордами физиономий… А? Да вы не смущайтесь, не на исповеди. Мы вон с господином поручиком ведем научное, можно сказать, следствие по случаю столь небывалого явления, нам нужно точно знать, у кого, что и сколько… Языки проглотили, кроты курганные? Вам же еще с Самолетовым в одном городе жить да жить… Рассердить меня хотите?

— Да бог с вами, Николай Флегонтыч, — искательно улыбаясь, проговорил Кузьма. — Неужто нам, скудным, с вами ссориться или говорить что поперек… А только Бог на сей раз помог… Не было золотишка, вот вам крест, ни золотника, так уж свезло…

— А глазыньки что бегают у обоих самым блудливым образом? — грубовато прикрикнул Самолетов. — И вид, как у пакостной кошки, что сметаны полизала…

— Так ведь когда такое. Не было золота, Николай Флегонтыч, — поддержал брата Федот. — Ни пороши-ночки…

— Ага, — сказал Самолетов. — Понимаю. Значит, сморчки вы этакие, накопали на сей раз вещичек из неблагородных металлов, но таких, за которые в столицах понимающие люди платят дороже, чем за золото? Иначе что же вы с поклажей собственными персонами в Петербург нацелились? Продешевить не хотите…

— Так ведь не запрещено-с Уголовным уложением и прочими казенными артикулами, Николай Флегонтыч. Вот и получается, самое законное занятие, наподобие вашего купеческого…

— Что-о? — рявкнул Самолетов уже без тени улыбки. — Честное купеческое ремесло равнять со своим поганым промыслом? Брысь отсюда, корявые кроты кладбищенские!

Он выглядел разъяренным не на шутку — и братья, криво усмехаясь, кланяясь, изображая мимикой раскаяние, попятились к своему возку, где и скрылись, мешая друг другу в попытках залезть одновременно в узенькую дверцу.

— Шаромыжники… — проворчал Самолетов, оглядываясь с таким видом, словно искал, на ком сорвать злость. — Ефим Егорыч, Колумб вы наш и Магеллан в одном лице! Что мы до сих пор торчим, как прибитые? Почему не отправляете обоз?

— Так ведь… — развел руками Мохов с самым убитым видом, — господин есаул буйствуют, невесть какими карами грозят, а заодно и револьвером…

— Есаул? — резко повернулся к поручику Самолетов. — А вот это уж совсем любопытно получается. Про него-то я и забыл от этаких сюрпризов. А там ведь… Идемте?

Глава IV Положение усугубляется

Возле двух казенных возков оказалось немноголюдно — только Позин торчал, попыхивая трубочкой, да в отдалении тесной кучкой стояло с полдюжины ямщиков, с любопытством прислушивавшихся и присматривавшихся. Еще издали поручик расслышал крик есаула:

— Вот именно-с! Весь обоз обыскать, если потребуется! Все ящики, все грузы, не говоря уж о карманах!

— Господин есаул, — отвечал ему не без вкрадчивости жандарм, — понимаю вашу расстроенность, но просите вы о вещах, как бы деликатнее выразиться, нереальных… Чтобы учинить полный обыск, вскрыть все до единого грузы, рота людей потребуется и не один день времени. К тому же инструментом не располагаем — тут одних гвоздодеров потребуется уйма…