«кладовую». Попавших сюда несчастных не убивали сразу, а парализовали особым ядом, причем так, что люди находились в полном сознании, но не могли двигаться, — тело не подчинялось им, и каждому под силу было только лишь ворочать глазами.
Некоторые, особенно жестокие пауки, привыкшие ко вкусу только свежей человеческой плоти, пожирали своих жертв заживо в течении нескольких дней. Они любили только теплую кровь, не переносили привкуса трупного яда и наслаждались своей добычей нарочито медленно, специально оттягивая момент смерти, пока тело человека не превращалось в слизистый кровавый огрызок, бесформенный, но все еще живой и беспомощно моргающий глазами…
Деревянные брусья, расходящиеся под потолком темницы в разные стороны, служили раньше своеобразной «вешалкой», на которую крепились коконы, свисающие на толстых упругих нитях.
Найл представил себе, что еще только лет десять назад эта угрюмая комната была наполнена слабыми мучительными стонами висящих вниз головами людей, обреченных на такую ужасную смерть, как его передернуло от ужаса и ненависти к паукам.
От вскипевшей в жилах ярости он даже перестал чувствовать холод, хотя так долго пролежал без движения в выстуженном помещении.
Он не смог уже сдерживать наплыв мучительных воспоминаний, и сознание невольно вернулось к тем дням, когда при налете смертоносцев погиб его любимый отец.
Сколько раз Найл мысленно возвращался к тому моменту, когда он обнаружил распухший труп Улфа, валявшийся в пыли около входа в разгромленную пещеру, и каждый раз ему казалось, что сердце его не выдержит и через мгновение лопнет от невыносимого напряжения.
Все эти годы он старался подавлять в себе чувство мести.
Но сейчас, попав в ледяной каменный мешок, служивший когда-то настоящей пыточной камерой для обреченных, он с трудом мог сдерживать себя и тешил себя картинами будущего возмездия за все зло, причиненное пауками за долгие годы владычества.
Несмотря на холод, горло его пересохло от жажды.
Даже высохшие губы, казалось, потрескались, и стоило ему лишь открыть рот, чтобы крикнуть: «Воды!', как в уголках рта даже выступили крошечные капельки крови. Да и вместо крика из горла вырвался лишь сдавленный хрип, какой-то невнятный скрежет. Неожиданный приступ кашля заставил его содрогнуться, но после этого он повторил попытку, и зычный голос прорезал полную тишину.
Что толку?
Глухие пауки все равно не расслышали бы его, они могли реагировать лишь на мысленные импульсы, передававшиеся в их мозг напрямую, но Найл чувствовал себя настолько измученным после напряженной телепатической схватки со Смертоносцем-Повелителем, что совершенно не мог настроиться на нужную волну.
Мысленно он был еще в состоянии противоборства, и чуждая неумолимая воля стискивала его сознание пульсирующим кольцом, она по-прежнему ощутимо давила на затылок, как грузный гнет.
Несчастье, сваливавшееся на головы горожан, витало в воздухе тяжким полотном переживаний. Найл и так испытывал невероятные душевные терзания из-за гибели семейства Флода с мальчишками хромоногого Имро, а вдобавок к этому он сам попал в неволю и был лишен возможности помочь своим подданным. Каждой нервной клеткой он ощущал и горестные переживания пострадавших, и неуверенность перед будущим, вызванную его отсутствием. Но жажда не утихала, а он никак не мог собрать свои ментальные силы в пучок, чтобы вызвать к себе стражу.
Толстые жгуты так сковывали его движения, что он даже не мог протянуть руку к груди, чтобы перевернуть свой медальон активной стороной.
От отчаяния он стал дергать нити паутины в разные стороны и почувствовал, что одна из клейких нитей, уходящая в стену через небольшое отверстие, поддается сильнее, чем другие.
Видимо, этот жгут подсоединялся к системе огромной сети, окольцовывавшей все здание и служил чем-то наподобие сигнального устройства.
Действительно, вскоре его догадка подтвердилась.
Глухо звякнул засов двери, и на пороге «кладовой» показался огромный черный смертоносец. Найл без труда узнал того самого Рессо, который потерял свою паучиху и, казалось, всю свою ярость хотел обрушить не только на людей, а именно на Главу Совета Свободных.
За спиной Рессо виднелись два рослых бойцовых паука. Судя по всему, они тоже служили в охране.
«Как, должно быть, они боятся меня, — невольно усмехнулся про себя Найл. — Сначала обмотали руки и ноги крепкой паутиной, да так, что нет никакой возможности даже встать, а потом еще и заходят в темницу целым отрядом…'
Но все восемь круглых выпуклых глазищ, ободом опоясывавших крупную смоляную голову Рессо, впились в него с такой ненавистью, что Найл переменил свое мнение.
Теперь он уже не сомневался, что Владыка опасался за его собственную жизнь и приказал своим поданным входить в камеру только по трое, чтобы разъяренный Рессо не прикончил узника в одиночку. Для этого смертоносцу потребовалась бы только доля секунды, убийственный удар его мохнатой лапы был бы стремителен и бесшумен, как взмах птичьего крыла.
Паук обратился к нему, и даже сквозь приступы головной боли Найл услышал его дрожащий от гнева голос. Под воздействием такого раздражителя ментальные способности начали потихоньку возвращаться и к нему самому.
«Чего ты хочешь? — сурово наклонил огромную голову смертоносец. — Ты… предводитель двуногих убийц, зачем ты беспокоишь нас?'
«Я Глава Совета Свободных, а свободные люди никого не убивали! — с достоинством отозвался Найл, невольно морщась от тупого звона, наполнявшего голову. Твои братья, смертоносцы мучили в этой комнате моих братьев-горожан и пили их теплую кровь. Это ты принадлежишь к племени убийц!!! «В последнюю фразу Найл вложил всю свою оставшуюся психическую энергию и достиг своей цели, больно уязвив восьмиглазого. Рессо в первый момент отшатнулся, как от чувствительного удара, а потом в ответ с силой плеснул волной ненависти. Гигантский паук отомкнул гигантские клыки и даже шагнул вперед, точно собираясь броситься на человека, но оба «бойца» тут же уловили его легкое движение и стремительно преградили дорогу, оттеснив в сторону.
Рессо подчинился своим спутникам, но тишину камеры прорезало его сухое угрожающее шипение.
Безусловно, если бы членистоногие умели рычать, он огласил бы весь дворец яростным ревом, но природа лишила пауков этой способности, и мстительному смертоносцу никак нельзя было выплеснуть свой гнев наружу, оставалось только копить всю клокочущую ярость внутри себя.
«Принесите воды» — слабо, из последних сил попросил Найл.
Его ментальные импульсы были обращены, скорее, к бурым «бойцам», нежели к разъяренному начальнику охраны, с огромным удовольствием напоившего бы узника смертельным ядом.
Ответа он не дождался, огромные пауки, перебирая мохнатыми лапами, проскользнули в низкий дверной проем, и металлическая дверь с грохотом захлопнулась за ними.
Найл с тяжким вздохом подумал, что ему так и не удастся утолить жажду, но снова глухо стукнул засов и один из бойцовых пауков принес глиняный кувшин, зажатый мохнатой лапой.
Связанными руками Найл не мог дотянуться даже до своего лица, поэтому «бойцу» пришлось поить узника, как ребенка.
Гигантские насекомые мало что понимали во вкусе воды, они его просто не чувствовали, поэтому в кувшине оказалась какая-то затхлая, мутная, вонючая жидкость. Но, все равно, измученный Найл выпил ее с таким наслаждением, он жадно глотал, точно ощущая на губах аромат самого свежего душистого меда.
«Боец» удалился и вскоре принес керамический поднос, на котором лежал кусок какого-то сухого холодного мяса и несколько плодов кактуса-опунции.
«Это человеческое мясо?» — печально усмехнувшись, спросил Найл, произнося слова вслух и одновременно передавая их напрямую в сознание насекомого.
