Но желание родственников жены оказалось сильнее, и Валерий демобилизовался.
Это было страшной ошибкой, исковеркавшей всю его жизнь, хотя отец, за исключением популярного примера из лучших людей России, ничего, наверное, и не имел в виду в своих опасениях и предостережениях.
Но оказалось, что кроме высоких слов о долге русского гражданина — есть еще такая неприятная, но весьма реальная вещь, как ЧК.
Всю жизнь потом Валерия до самой смерти вызывали в ЧК, время от времени задавая один и тот же вопрос.
— Почему вы, царский офицер, уже служивший в Красной Армии, демобилизовались в такой важный, в такой ответственный момент, час, когда был 1918 год? Почему вы оставили Красную Армию?
Валерия сделали осведомителем, унижали, топтали, и подняться он уже не мог.
Валерий — сын, который публично отказался от отца-священника; в дальнейшем понадобились и такие демонстрации.
Я бывал у него во время моей учебы в университете: он работал в секретариате Наркомзема на какой-то канцелярской должности и ретиво принимал участие в выпусках Наркомземовской стенгазеты — прошлое и душа художника, которые он еще не забыл при выпиливании рамок по чужой канве, уменье растворять краски, хотя бы клеевые. Валерий был главным оформителем праздничной стенгазеты Наркомзема, и он гордился пользой, которую он, как художник, не перестает приносить.
Я встретился с ним на похоронах отца неожиданно, потому что он никогда не помогал отцу и матери — ничего, кроме проклятий по их адресу, не слышал я из его уст — и вдруг лямка отцовского гроба.
Уезжали мы не вместе — он попозже, я пораньше. И когда пошли прогуляться, выяснилось, что он чего-то ждет.
— Да, Валерий, вот возьми отцовскую цепочку и игрушку — моржового слоненка. Я их приготовила в столе.
Наташа, которая в нашей семье олицетворяет справедливость, и которая лучше всех знала материальные возможности отца и матери, бросилась на Валерия тут же.
— Да как ты смеешь просить такой подарок? Ведь мама на эту цепочку проживет не один год.
Но мама ясно и твердо сказала:
— Он ничего не просил и не просит, это я так хочу. Валерий умер в тот же день и час 12 ноября 1953 года, когда иркутский поезд дальнего следования подошел к московскому перрону и я вылез после шестнадцатилетнего отсутствия.
X
Сестра Наташа была старше меня на семь лет, Значит, в 1917 году ей было 17 лет, а в 1918 — восемнадцать. Эти два рубежа — возрастной и исторический— тесным образом переплелись в жизни моей сестры.
Семнадцатый год Наташа встретила в белом платье с сияющим лицом. Представители городской думы поздравляли Наташу с окончанием женской гимназии.
— Он сказал нам — товарищи! — без конца повторяла Наташа, кружась по комнате, целуя отца и мать, тиская меня.
Все горизонты мира распахивались перед Наташей, и она была настроена использовать все возможности — образования, путешествий, свободы.
А в 1918 году перед семьей стоял суровый человек, переживший вместе с семьей тягчайший удар — и моральный, и материальный. Никакой возможности куда-то ехать внезапно не стало, и на Наташу самым тяжелым образом упала ответственность за семью. Наташа сразу как-то поняла, что не время трепать языком, а надо искать какую-то реальную опору для своей жизни, чтобы реально помочь семье и себе.
Наташа сейчас же поступила в сестринский техникум двухлетний, с военного времени существующий в Вологде, и как было ни ничтожно это образование — это давало возможность помочь семье.
Брат Валерий, женившийся в 1915 году, оставил дом. Его же путем пошла сестра Галя. Сергей был в армии, я — в школе.
Путем исключения легко догадаться, что вся ответственность и материальная тяжесть легли именно на хрупкие плечи Наташи. Ее работа дала хлебные карточки, сохранила квартиру от дальнейших уплотнений — сколько ни мала была эта помощь, сколько бы ни жалким был общественный вес — все же в ней было единственное спасение.
Именно Наташа сохраняла семью целый ряд лет гражданской войны.
Именно она бегала на приемы ко всем председателям новых городских организаций, доказывая, протестуя и добиваясь.
Потом Наташа вышла замуж за одного профсоюзного работника, работала, уехала из дому, родила сына — воспитывала сына и дочь от первого мужа и уехала из Вологды в Нижний Новгород, где ее муж работал на выборной должности, а потом в Москву, где он устроился в какой-то наркомат, получила квартиру в Москве на Потаповском, работала медсестрой в поликлинике ВЦСПС.
Наташа была олицетворением справедливости на наших семейных совещаниях, превосходя в этом отношении даже мать. Наташа смело бросалась во всякие домашние сражения, обличая неправоту, фальшь и ложь.
Наташа безоговорочно поддержала меня в отказе от духовной карьеры, одобрила все решения, связанные с моим отъездом из города.
Совещание это происходило на печке на кухне, на лежанке русской печи, где лежали Наташа и я, а снизу отец и мать задавали мне последние вопросы о моем будущем.
— Я могу дать тебе письмо для Духовной академии, к Введенскому.
— Я не хочу учиться в Духовной академии.
— Тогда — на свободу. Будешь искать свое место в жизни сам.
— Пусть так.
Мать, которой хотелось видеть меня именно в Духовной академии, грустно молчала.
Но я выбрал другую дорогу, и все охотничье оружие, все славное наследство братьев было продано до последней рыболовной снасти, до последней гильзы — и я уехал в Москву.
Вот в этом-то совещании Наташа и одобрила именно это мое решение.
Потом Наташа вышла замуж и ей пришлось выдержать большую борьбу не за свою семью, а за нашу — ибо начался очередной жилищный штурм — выселение с милицией. Наташе почему-то везло именно на выселения.
Второй ее муж — профсоюзный работник получил комнату в квартире барачного типа в Потаповском — верх мечтаний тогдашней Наташи, воспитавшей двухлетнего сына, семилетнюю дочь мужа от первого брака.
Еще в Нижнем Новгороде выяснилось, что муж Наташи, профсоюзный работник — запойный пьяница. Запои — это страшная русская болезнь. Человек пропивает абсолютно все, до старого чужого белья, все, что видит и может схватить, унесет в кабак.
Трезвый, организатор обществ трезвости, отец едва ли был польщен родством с алкоголиком.
Муж Наташи был парень хороший, как все запойные алкоголики, доброжелательный. Наташа выхолила за него под честное слово, что он бросит пить.
Таких честных слов в истории русского общества, в семейных архивах хранятся не миллионы, а миллиарды.
Наташе хотелось верить и в себя, и в него, и вместо того, чтобы бежать от него, как от чумы, она вышла за него замуж. Он не сдержал слова, да и не мог сдержать — нет таких примеров в историй, и Наташа шагнула обеими ногами в разряд мучениц.
Когда муж стал не только пропивать все свое, но и чужое, и детское, Наташа с ним развелась, поступила на работу снова медсестрой в поликлинику своего Наркомтруда, а потом ВЦСПС, когда жилищный
