— Едва ли он вообще касается ее, — сказал он. — Уж в этом можешь мне поверить.
Линнет казалось, что она ведет две, независимые друг от друга жизни. Одна была спокойной, размеренной и почти скучной, — приятное, неизменное существование, которое стало привычным, когда не было Макса. В такие дни ей почти удавалось убедить себя, что она всем довольна, что все хорошо и что она чувствует себя среди ди Анджели как дома. За исключением того, что ее окружала роскошь и что Кэсси была чуть больше надобности опекаемым ребенком, жизнь здесь в основном ничем не отличалась от жизни какой-либо другой семьи.
Иногда она пребывала в таком ровном, благодушном настроении много дней, убаюканная морем и солнцем, получая удовольствие от быстрого овладения итальянским языком, все больше привязываясь к Кэсси. И вдруг откуда-то, куда его бросали дела, возвращался Макс, и сразу все менялось.
Не то, чтобы менялся образ жизни. Настроение домашних всегда повышалось в присутствии хозяина, но она сама была уже не в состоянии расслабиться, ей было трудно вести себя, как всегда, зная, что он где-то рядом. Простое сознание того, что он может спуститься к ужину, что он может внезапно появиться на пляже или в саду, приводило ее в состояние нервозного ожидания.
Она должна была признать, что это уже был не страх скомпрометировать себя или случайной оговоркой выдать какой-то факт, которого она не должна была бы знать. Она должна была честно признаться самой себе, что он властно привлекает ее.
Он женился на ее подруге, сделал ее невыносимо несчастной и в конце концов довел до срыва. Это было известно Линнет. Она не могла притворяться, что всего этого не случилось. И все же ее тянуло к нему. Она не могла придумать оправданий. Это был человек с мощной харизмой, и она была так же беззащитна перед ним, как и Джоанна. Самой заветной, единственной надеждой ее было проработать следующие несколько месяцев, не дав ему поводов потешаться над ней, осознав ее чувства.
Однажды вечером он отправился в Венецию на ужин и не вернулся к завтраку. Дина, не выражая никакого беспокойства, сидя за своим кофе с булочками и фруктовым соком, глубокомысленно улыбнулась Линнет:
— Знаете, он взрослый мужчина и не должен ни перед кем отчитываться, когда он приходит и уходит.
— Я ничего не сказала, — быстро ответила Линнет.
— Вы могли и не говорить, дорогая. У вас написано на лице, что вам это не нравится, — мягко сказала Дина.
— Меня это не касается, — упрямо настаивала Линнет. — Только… Его жена ведь умерла совсем недавно, не так ли? Не слишком ли рано он стал искать утешения?
— А-а. — Дина помолчала, потом решительно тряхнула головой. — Мы не знаем, действительно ли он занимается этим. Вы спешите с…
— Выводами. — подсказала Линнет.
— Да, с выводами. Но даже если то, о чем вы думаете, правда, у мужчин есть свои потребности, не так ли?
— У женщин тоже, — не думая, сказала Линнет, и Дина кивнула, полная согласия.
— Это правда. Я была замужем много лет. Теперь я одна, и мне не хватает… близости, — призналась она с тоской. — Но у женщин чувства чаще бывают к одному мужчине, тому, кого она любит. У вас есть такой?
Теперь была очередь Линнет покачать головой.
— Нет. Такого нет, — сказала она. — Я всегда была слишком занята учебой, музыка поглощала все мое время. У меня никогда не было времени думать об этом. Но все же я не верю, чтобы мужчина мог легко забыть или заменить любимую женщину. Если Макс любил свою жену…
Она резко оборвала себя, осознав, что делает именно то, что он запретил ей делать — обсуждать его брак. И привело ее в чувство не только собственное сознание неловкости положения, но и внезапно появившееся на обычно открытом лице Дины замкнутое выражение.
— Извините, — быстро проговорила она. — Как я уже сказала, это не мое дело.
Дина сочувствующим жестом коснулась руки Линнет.
— Вы живете здесь, как член нашей семьи. Естественно, вам хочется кое-что знать, — сказала она. — Если я скажу вам… Между нами, по-дружески, что этот брак никогда не был идеальным, а к концу он вообще перестал быть таковым, сможем мы никогда больше не возвращаться к этой теме? Макс не простой человек, я знаю; он требовательный, слишком интересный внешне, что не приносит ему пользы, он вечно в пути. Но Джоанна… — Она надолго умолкла, не решаясь продолжить, и Линнет боялась дышать, чтобы не вспугнуть ее.
Наконец она произнесла с неохотой, как будто из нее это вытащили клещами:
— У Джоанны был очень трудный характер. С самого начала ей, по-моему, не нравилась Италия. Она все время уезжала и возвращалась и снова уезжала. То за туалетами в Париж, то к друзьям в Канны.
Это Джоанна-то уезжала? Джоанна бежала из дома? Линнет так долго рисовала себе печальную картину, в которой Джоанна играла роль настоящей затворницы в «Кафаворите», зависящей от капризов мужа, что она едва могла поверить в то, что ей говорила Дина.
Она тетка Макса, естественно, она на его стороне, подумала Линнет, но в душе не могла отрицать, что Дина честный и откровенный человек. И с готовностью признает недостатки Макса.
— Но когда родилась Кэсси, то, конечно же, все изменилось? — спросила Линнет.
— Я надеялась — я молила, чтобы это было так. Ребенок иногда удерживает вместе мужчину и женщину. Но… — Она снова покачала головой. — Я и так слишком много сказала. Хватит, — решительно сказала она.
Джоанна, должно быть, была так несчастна, заставляла себя повторять Линнет, что даже ребенок не изменил ее жизнь к лучшему. Она была вынуждена продолжать убегать из дома. Наверное, во всем был виноват Макс.
Но ее непоколебимая в прошлом убежденность дала трещину. Картина, которая неизменно жила в ее воображении с тех пор, как она приехала в Венецию, потеряла свою четкость, ясность, одноплановость. Появились новые контуры, новые грани, о которых она и не подозревала. И как она ни пыталась настойчиво убеждать себя, что все это чепуха — в конце концов она знала Джоанну — даже в эту мысль начало закрадываться сомнение. Насколько глубоко и полно может знать наивная, юная девушка молодую женщину, на несколько лет старше себя, которая в полном объеме обладает сексуальной индивидуальностью?
Линнет переполняли и расстраивали все эти сомнения и вопросы, а поскольку Дина ушла в гости, взяв с собой Кэсси, некому было отвлечь ее. День был таким же неизменно жарким и солнечным, как всегда, но она не могла вызвать в себе энтузиазма, достаточного для того, чтобы представить себя лежащей на пляже в одиночестве.
Пойду прогуляюсь, вдруг решила она. Она давно давала себе обещание побывать на островах венецианской лагуны — вот и подвернулся случай.
Надев черные шорты-бермуды, белый открытый топ и босоножки — не забыв прихватить свою шляпу с большими полями, — она отправилась автобусом, который ходил по главной дороге, до Трепорти, откуда на острова регулярно курсировали пароходики.
Было приятно сидеть на открытой верхней палубе небольшого парохода, подставляя свои длинные волосы под легкий ветерок, и с интересом наблюдать, как постепенно приближался остров Бурано: сначала стала видна высокая колокольня его церкви, потом нагромождения домов и, наконец, пристань, где она с радостью выпрыгнула на берег.
Было невероятно, не правдоподобно живописно, и у Линнет снова возникло чувство, которое она часто испытывала в Венеции, что какой-то кинорежиссер с больным воображением хватил через край, умышленно соединив все эти элементы в грандиозную декорацию. Как и Венецию, Бурано во всех направлениях пересекали каналы, но несмотря на множество людей, гуляющих по узким аллеям, мостам и тропинкам вдоль каналов, здесь преобладало дремотно-спокойное настроение. Узкие дома были все окрашены не в приглушенно пастельные, а в глубокие живые тона — ярко-голубой, алый, темно-оливковый — и у каждого стояла на приколе лодка, единственный вид транспорта на этом острове, изобилующем водными путями.
