— Не совсем, малыш, не совсем…
Габриэль не желал меня понимать, лежащий перед ним изможденный молодой мужчина был ему дороже остальных. В нем он находил что-то живое, неиспорченное, чудом уцелевшее при такой жизни и отсутствовавшее в других его родственниках, за исключением Эйдена, конечно. Но тот был слишком мал, да и когда вырастет, не станет ему другом. Слишком она разные, мои сыновья, а Драко был, есть и будет ему самым родным человеком, с которым он играл в детстве, делился секретами в юности и которого, я уверена, будет поддерживать в зрелости. Не получая должной любви от меня, он не мог отказаться от нее вовсе и искал в других, не раз такой поиск сыграет с ним злую шутку и заставит обжечься, однажды вовсе уверив его, что люди не могут любить…
— А долго он спать будет? Сколо утло уже!
— Послушай, хороший мой, Драко может не проснуться и нам с тобой нужно быть сильными, только вместе…
— Он пррроснется! — нежное и красивое личико сына исказила ярость, губы сжались в одну тонкую белую линию, в серванте и окнах задребезжали стекла, а со стен попадали картины. Но Габриэль не обращал внимания ни на мой ужас, ни на возмущенные крики обитателей портретов — он был зол, его не устраивали слова матери. Но что я могла? И что мог четырехлетний ребенок? Он и с возрастом не научится созидать, разрушение — вот его родная стихия, а тогда и подавно.
Я грустно улыбнулась, и у сына вопросительно взлетели тонкие светлые бровки.
— Ты буковку «р» выговорил!
— Он проснется… — совсем тихо повторил ребенок и заплакал.
Кома неизвестного происхождения — диагноз Драко Малфоя, и с ним, диагнозом, мы боролись долгих тринадцать месяцев. Вся жизнь сосредоточилась в одном месте — Святом Мунго, а колдомедики в лимонных халатах стали моим кошмаром наяву. В Малфой-мэноре не проводили приемов, не смеялись, не разговаривали слишком громко, а просто ждали и надеялись. Я, разумеется, не уповала лишь на надежду и вместе с Алексией посетила все библиотеки мира, от величественной залы в Ватикане, больше похожей на маленький город, до библиотеки Кембриджского университета! Везде можно было почерпнуть что-то о волшебстве и волшебниках, но ни книги, ни лекари, так и не помогли.
— Ну что? — с несвойственным ей отчаянием в голосе спрашивала меня Беллатрикс каждый раз, когда я уставшая и злая вваливалась в палату Драко, где она дежурила денно и нощно.
— Нет Белла, прости… — она коротко и понимающе кивала, усаживалась рядом со мной и начинала раскачиваться, тоненько подвывая. Обычно я, продержавшись несколько минут, принималась ей вторить. Мы были просто женщинами, и ничего не могли с собой поделать, нам было больно.
Дела обстояли из рук он плохо не только лишь у парня. Астория отказывалась возвращаться в дом, где было пролито столько крови, проведывала мужа не чаще раза в неделю и с удовольствием раздавала интервью множеству глянцевых изданий и Рите Скитер в частности, в которых проливала слезы о Драко с такой силой, словно недавно стала вдовой! У Люциуса наблюдался заметный спад в работе, чем не преминул воспользоваться Альберт Нотт, публично обвинивший мужа в бездействии на собрании у Темного Лорда и, к сожалению, был не так уж и не прав. Супруг больше пил, чем работал. Нередко он, сидя в своем огромном кожаном кресле с бокалом виски в руках, провожал меня глазами, пока я бегала по комнате, лихорадочно листая страницы в очередном скучном талмуде о здоровье магов, и что-то шептал себе под нос.
— Хорошо…
— А? — отрывалась я от совсем не увлекательного чтения. — Что хорошо?
— Хорошо, что ты у меня есть, то был мой лучший день в Риме…
— Люциус, ты пьяный, и ты уже говорил мне это вчера, и на прошлой неделе тоже говорил!
— Я помню, Гермиона, просто хочу, чтобы ты знала! — злился он. Мне обычно в такие минуты хотелось обнять его сильную, но такую несчастную фигуру, что я и делала.
Не все мои дни в семье Малфоев были счастливыми, не все были хотя бы сносными, за многие из них я понесу наказание, так и не раскаявшись, а за некоторые, немногие, попрошу прощения, но как бы там ни было, Том Риддл подарил мне настоящую семью. Кто знает, может, не случись у Артура приступа глупого мщения, я бы так и не узнала, что это значит. Рон мне нравился, он был своим парнем, но мы не подходили друг другу, я его подавляла, а он меня беспрекословно слушался. Что ж тут хорошего, что за семья бы у нас вышла? Я в роли Молли?! Ужас!
Другое дело Люциус, совсем другое дело! Он никому не позволял себя подавлять, и на следующий же день после злополучного собрания представил Лорду некие неопровержимые доказательства несоответствия Нотта занимаемой должности. Если конкретнее — колдографии, на которых его сын развлекается с некой хорошенькой магглой легкого поведения, щедро сдобренные красочным рассказом мужа о попустительстве Альберта таким вот наклонностям Теодора. Политика политикой, но чтобы приближенные велись на свои же уловки и позорили чистую кровь? Нет, такого он стерпеть не мог, ну а леди Малфой это так — его личный, и весьма разумный, как показало время, каприз.
В январе 2004 года мой муж стал министром магии. На его колючий надменный взгляд и белую шевелюру теперь можно было наткнуться где угодно! Будь то карточка в обертке от шоколадной лягушки, или громадный плакат в Атриуме Министерства, свеженький свод законов с его высокомерной миной на обложке или «Ведьмополитен» с прыгающим от восторга заголовком «Самый красивый Министр магии по результатам анонимного опроса!» Только мне было известно, что должность Люциус «взял» по инерции, и не выступи Нотт с обвинением, занимал бы он свой высокий пост до конца дней.
Летом того же года судьба сжалилось над Драко и, наконец, перестала красть у него драгоценное время и саму жизнь.
— Гэб, подай воды… — хриплым голосом попросил он брата, рисующего в воздухе таинственные лабиринты.
Я никогда не видела моего Габриэля таким счастливым, как в тот день, и больше не увижу. Он невербально, сам того не замечая, наколдовал целый кувшин воды, выбежал в коридор и закричал, не в силах справиться с раздиравшей его радостью.
Вновь вспыхнул свет, жизнь возобновилась, недоброжелатели умолкли, дети продолжали расти, Драко поправляться, а муж и я — работать.
