конское ухо:
– Дай, Соколушка, дай!
Жеребец фыркнул, передернулся весь, будто встряхнулся… И пошел так, что Гошка понял: до того был не бег, а так. Побегушки. Ветер свистел и выл, слезя глаза и забивая дух. Князь-воевода давил сверху, прижимая Гошку к лошадиной шее, травяные метелки хлестали по ногам…
– А-а-а! – закричал князь-воевода, выпрямляясь.
Гошка тоже поднялся – и увидел впереди, шагах в тридцати трех всадников. Ух и резвые у них были кони. Неслись почти так же быстро, как они с воеводой. Но все же медленнее.
Заслышав крик, два всадника разом обернулись и вскинули луки…
Князь-воевода опять упал на Гошку, прижав его к гриве. Гошка услышал, как над ними с гудением прошли две стрелы.
И тут же они поравнялись с копченым, князь распрямился, махнул саблей, чиркнул самым кончиком по прикрытому железной бармицей затылку…
Второго князь рубить не стал. Его опередила стрела, ударившая копченого под левую лопатку.
И они пронеслись мимо. Гошка глянул из-под руки – подбитый князем печенег валился с коня, а за ними, широко рассыпавшись по степи, отставая шагов на сто, шла конная гридь.
Последний печенег оглянулся (Гошка увидел его перекошенное лицо) и без жалости ожег коня плетью… Но Сокол все равно был резвее. Настигал…
Печенег втянул в плечи голову (шлем его был замотан тканью, только шишак сверху торчал – сверкал темным золотом заката), припал к гриве, привстал на стременах, отклячив зад, хлестнул коня еще раз, и еще…
Сокол настигал. Вот меж ними уже десять саженей, пять…
Копченый снова оглянулся…
– Повод держи! – крикнул князь-воевода, выпрастывая ноги из стремян. – Ах-ха!
Вскочил на седло и пардусом прыгнул на спину печенегу. Конь степняка заржал коротко – как вскрикнул. Сокол обогнал его и пошел еще быстрее, высоким галопом, разбрасывая грудью ковыльные метелки.
Гошка до стремян не доставал, потому уперся, как мог, и потянул за повод. Сокол нехотя сбавил, оглянулся, всхрапнул и перешел на шаг. Гошка потянул повод влево. Жеребец послушно развернулся и тем же неторопливым шагом двинул обратно. Бока его ходили ходуном, на губах висела пена…
Дружинники поспели к месту раньше Гошки. Но его пропустили. Гошка, очень гордый, въехал в круг и увидел в примятой траве плененного степняка. Руки печенега уже были скручены за спиной, шлем валялся в траве. Ткань размоталась, и теперь было видно, что не только шишак, а весь шлем печенега – золоченый. Князь-воевода стоял рядом, поставив ногу в верховом сапоге из красного сафьяна на затылок степняка. Волосы у копченого были спутанные, сальные. И Гошке вдруг подумалось: не запачкалась бы княжья обувка…
Глава шестнадцатая
НЕВЕСЕЛАЯ ПОЛИТИКА ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ ВЛАДИМИРА
Большая орда, изрядно пограбившая подданные Киеву земли, честного боя с великим князем не приняла. Прошлась кровавым плугом по городкам и селениям туда-обратно, поводила за собой киевское войско, подпуская всё ближе, хитря и выгадывая время, пока обозы с награбленным уйдут подальше в Дикую Степь.
Один из таких обозов и повстречала Артёмова дружина. Однако эта маленькая победа не поправила общего дела.
А дело было – поганое.
Владимир и воеводы его и не ведали, что гоняются за легкой конницей. Думали: вот-вот настигнут обремененных добычей разбойников. А когда поздним вечером согнали печенегов с едва-едва устроенного лагеря, не огорчились. Пускай бегут. Завтра поутру, на свежих конях, догоним…
Заранее уверенные в победе русы встали на ночь просторно, прямо у разведенных печенегами костров, скушали освежеванных степняками барашков и залегли спать, выставив лишь малые дозоры.
А чего бояться? Ясно же, что копченые удирают без оглядки…
Такая самонадеянная беспечность была сурово наказана.
И разожженные костры, и освежеванные тушки были лишь приманкой.
Печенегам надо было, чтоб киевляне встали лагерем именно здесь. И киевляне – купились. Тем более что место удобное. Широкое. За взгорком и рощей – обширные пойменные луга со свежей травой. Рядом – полноводный Днепр…
Под утро, когда внимание дозоров слабеет, с полтысячи копченых, жутко вереща, налетели на обширный, расползшийся по берегу лагерь киевской дружины. Большого урона не нанесли. Обученные дружинники мгновенно выстроили оборону, изготовились к бою…
Но копченым именно это и требовалось. Одновременно с шумным набегом еще несколько сотен печенегов, с вечера укрывшихся в зарослях, скрытно и тихо подобрались к пасущимся на днепровских поймах табунам, без лишнего шума побив пастухов и сторожей, погнали коней в реку.
Пока воеводы сообразили, куда был направлен главный удар, всё уже завершилось. Многотысячные табуны киевской дружины частью были угнаны, частью разбежались по степи или уплыли на юг, унесенные днепровским течением. Особенно обидно, что потерялись не только заводные и вьючные, но многие из дорогих, выученных боевых коней, которые в чужие руки бы не дались, но увлеченные табуном – тоже пропали.
Владимир был в ярости.
Его опыт степной войны был невелик. В этом походе он положился на воевод… И вот результат.
Воеводы оправдывались, как могли. Утверждали, что никогда степняки так себя не вели. Если уж бежали, так бежали. А чтобы часть орды рискнула своими немытыми шкурами, прикрывая остальных… Сроду такого не было. Среди воевод единства тоже не наблюдалось.
Воевода Путята открыто обвинил воеводу Пежича, ставившего дозоры, в измене. Пежич, недолго думая, схватился за меч.
Полянина Путяту и варяга Пежича развел нурман. Ярл Сигурд.
О дальнейшей погоне и речи быть не могло.
Разбежавшихся коней собирали три дня. Уплывших перехватила стража на хортицком волоке. Тех же, что оказались на том берегу, угнали печенеги.
Словом, набег удался. А это значило, что степняки придут снова. И скоро.
Именно так и сказал боярин Серегей сыну, когда тот, отогнав в Улич отбитый скот, разобравшись с полоном и прочей добычей, приехал в Киев.
Именно так Серегей объявил и на боярском совете на Горе. Нельзя сказать, что это заявление было гласом вопиющего в пустыне. Среди бояр киевских воинов хватало. А уж степняков тут знали как облупленных.
Новые Владимировы воеводы: Сигурд, Путята и другие – скромно помалкивали. Поглядывали на великого князя: что скажет?
А сказать-то было нечего. Первый поход в качестве великого князя киевского – и такая оплошка.
Новый главный сварг, выбранный взамен старого, дырявоухого, уже объявил, что главный полянский бог на князя в обиде. Надо бы его одарить как следует. Правда, насчет человеческих жертв намекнуть не рискнул. Опыт предшественника пошел ему впрок. Тем более что князь-воевода уличский Артём, которого подозревали в надругательстве над Свароговым жрецом, единственный из всех княжьих воевод, малой дружиной трижды побил копченых, добычу немалую взял и со славой вернулся. О нем, в который уж раз, песни славные пели… А об униженном сварге только частушки похабные.
О Владимире пока в народе худого не говорили. Выжидали. Первый блин – комом.
Но многие тогда в великокняжьей удаче усомнились.
Владимир и сам знал, что дело плохо. Повадился лис в курятник…
Кое-что князь сделал сразу. Укрепил воинские отряды в пограничных городках и отменил ежегодную дань с тех, кто пострадал от набега, – чтоб не разбежались. Еще послал гонцов к черниговскому князю с просьбой помочь.
Просить было обидно: Улеб Черниговский по уложению считался младшим, но пришлось смирить
