– Ты попробуй сначала, – усмехнулся Халил. – Здесь сласти отменные. А сабельку оставь! – велел он, заметив, что Гошка двинулся к висящему на стене оружию. – Оборониться тебе и кинжала хватит, а так еще убьешь кого – потом не откупимся.
Гошка хотел сказать, что он и кинжалом может кого хошь…
Но счел за лучшее промолчать. Не то не выпустят.
Рынок булгарский Гошку восхитил. Он пробовал диковинные фрукты (за попробовать денег не спрашивали и не гнали, угадав в Гошке не побирушку, а денежного купца), так что Гошка набрал полную глиняную тарелку незнакомых сладостей и шел теперь не спеша, разглядывая всё подряд: украшения, оружие, ткани, посуду, иногда заговаривая с купцами то на словенском, то на ромейском (его понимали), отпихивая навязчивых зазывал и непонятных мужчин с нарумяненными, как у девок, умильными рожами. На удивление мало было воришек. Лишь один раз к Гошкиному поясу потянулась цепкая лапка: когда он остановился, чтобы послушать барабанщиков. Но легкого шлепка оказалось довольно, чтобы лапка убралась.
Суетился и горланил местный люд. На кострах жарили лепешки и пахучую баранину. Толстяк с наверченной на голову белой простыней сидел на маленьком стульчике, а перед ним прямо на земле лежали медные и серебряные монетки. Но это был не нищий, а меняла. Нищий устроился неподалеку, выставив на всеобщее обозрение черномясую гнилую язву на ноге.
Гошка удивился. Он уже успел кое-чему научиться у матушки и знал, что с огневицей не деньги надо выпрашивать, а поскорее ногу оттяпать, пока дальше не перекинулось.
Удивился, принюхался… и понял, что огневица фальшивая. Гнилью-то не пахло.
Заинтересовала Гошку забавная игра: сухонький смуглый булгарин вертел на доске три маленьких медных плошки. Под одной из них пряталась монетка. Угадал – монетка твоя. Не угадал – клади свою монетку, и всё сначала.
Понаблюдав немного, Гошка заметил, что булгарин в самый последний момент ухитряется выдернуть монетку из-под плошки и спрятать между пальцев.
Дождавшись, когда булгарин остался один, Гошка присел рядом на корточки и сказал по-хузарски:
– Научи.
Он уже представлял, как позабавит фокусом киевских приятелей, но булгарин учить его не стал. Он почему-то очень испугался, схватил доску, плошки и дал деру.
Гошка удивился.
Позже ему на глаза попался знакомый раскрашенный возок: тот, что въехал в ворота раньше их каравана.
Знакомый мальчишка копошился рядом, разводя костерок. Из возка доносились мужские голоса: бу-бу- бу…
Гошка собрался подойти – познакомиться, но тут его внимание привлекли кони.
То есть тут были не только кони, но также ослы, верблюды, овцы, коровы… Словом, самый разный скот. Причем Гошка сразу отметил, что у овец здешних отменная шерсть, а коровы намного крупнее и глаже, чем в Киеве. Но коров пусть смерды рассматривают. Воина интересуют только кони.
А кони хороши. То есть не все, конечно, но очень, очень многие. В лошадях Гошку учил разбираться не кто-нибудь, а сам Йонах бар Машег.
Гошке сразу глянулся белый в яблоках трехлеток с маленькой гордой головой, широким крупом и тонкими сухими ногами.
Торговал трехлетка усач в пыльной серой рубахе до земли с золотыми браслетами, которыми не погнушался бы и нурманский ярл.
Сначала усач на Гошку даже не глянул, потом заметил и шелковую рубаху, и пояс наборный с серебряными украшениями – и залебезил. Поздоровался почтительно по-ромейски.
Гошка солидно, как и подобает воину, поинтересовался (тоже по-ромейски), какова цена коня.
Усач назвал. Сначала – в местных алтынах, потом – в ромейских номисмах. Три золотых.
Цена была, по киевским меркам, хорошая. Если конь без порока, конечно. Но Гошка знал, что купить коня можно много дешевле, чем просит продавец. Кто ж сразу настоящую цену попросит!
Так что в ответ на запрошенное Гошка только фыркнул и предложил впятеро меньше. Усач вскинул руки к небу и вскрикнул так, будто его цапнули за сокровенное место. Но сбавил цену на четверь номисмы.
Гошка ухмыльнулся. Ему нравилось, что он, как взрослый, торгуется с чужим купцом из-за коня, из которого можно воспитать настоящего боевого.
Рядом остановилось несколько местных: слушали, как малец-гяур в полсажени ростом торгует жеребчика, на котором и богатому купцу незазорно прокатиться.
Гошка вошел в азарт. Он тоже кричал и хлопал себя по бедрам. Придумывал трехлетку всякие возможные пороки, утверждал, что таких коней, и даже получше, он уже не раз покупал за полномисмы. Заявлял, что у его брата тысячный табун жеребцов получше этого, а этого торгует просто потому, что негоже такому, как он, ходить пешком.
Усач напирал, что конёк – отличных кровей, выкормлен зерном и – без малейшего изъяна.
Говорили по-ромейски. Оба знали этот язык плоховато, но друг друга понимали вполне.
В конце концов сошлись на том, что конек обойдется Гошке в полторы номисмы. А в придачу к коню – седло и сбруя. Гошка хотел, чтоб конька еще и подковали за счет продавца, но – не уговорил. Холоп усача взнуздал и оседлал жеребчика. Тому это не очень понравилось. Судя по гладкой чистой шерсти и беспокойству, седлали трехлетка впервые.
Толпа выросла. Многие полагали, что сейчас начнется самое интересное. Легонький мальчишка на необъезженном коне…
Но держался Гошка уверенно, и некоторые уже успели поспорить, сумеет или нет мальчишка-ромей усидеть в седле. А если не сумеет, то сколько продержится…
Наконец Гошка полез в пояс, выгреб все наличное серебро… Набралось чуть меньше, чем надо, но усатый эту мелочь Гошке простил довольно легко.
«Эх! – подумал Гошка. – Можно было б и дешевле купить!»
Но – поздно. Уже ударили по рукам.
Гошка оглянулся, увидел булгарина, грызущего яблоко:
– Дай-ка сюда! – потребовал он.
Булгарин безропотно отдал огрызок: он только что поставил пару монет на то, что Гошка продержится не меньше, чем нужно, чтоб досчитать до двадцати.
Гошка вошел в загон, принял у холопа легкую ременную плеть с простой рукоятью, намотал на руку уздечку, протянул жеребчику огрызок на открытой ладони. Трехлеток опустил голову, понюхал… и схрумкал. Зубы у конька были хорошие. Впрочем, Гошка в этом и не сомневался.
Он положил руку на луку седла (как раз на уровне Гошкиной макушки), шепнул коньку:
– Мы с тобой подружимся, – и легко, по-степному, взлетел в седло.
Трехлеток всхрапнул от неожиданности, немедленно возмутился и вскинулся на дыбы. К его удивлению, наездник не свалился наземь, а впился пятками ему в бока и больно треснул меж ушей. Жеребчик от этакой грубости совсем взбеленился. Он скакал и прыгал, взмывая над землей на добрых полсажени, бросался из стороны в сторону, вставал на дыбы, бил задом и даже попытался приложить Гошку о перекладину загона. Не тут-то было! Гошка убрал ногу, и конёк приложился собственным боком.
Зрители восхищенно заорали. Они знали толк в верховой езде и видели, что мальчишка – хорош. Гошка держался на спине безумствующего трехлетка со спокойствием и непринужденностью мастера. Пружинил ногами, чтобы не сбить жеребчику спину. Держал вожжи легко и свободно, не мешая коньку резвиться и лишь пару раз поучив плетью, когда жеребчик попытался пустить в ход зубы.
Будь они в степи, Гошка давно бы уже пустил трехлетка вскачь, погонял как следует галопом – и обратно они вернулись бы с обоюдным пониманием, кто из них главный. А тут пришлось изматывать жеребца в крохотном загончике двадцать на двадцать шагов, потому Гошке пришлось повозиться. Изрядно умаялся. Но остался доволен и выносливостью конька, и его крутым норовом. Именно из таких вырастают настоящие боевые: мощные, свирепые, неукротимые. Преданные одному лишь хозяину.
Очень довольный собой, Гошка спрыгнул на землю, приласкал, обтер предложенной кем-то холстиной и повел в поводу на подворье (пусть передохнет), предвкушая, как въедет в ворота и все увидят…
