можно взять.
Добрыня покачал головой. И сказал на нурманском:
– Трэль в сапогах, ярл, это трэль, который недолго пробудет трэлем. Не думаю, что он захочет отдать тебе заработанное. Скорее, он купит лук и вгонит стрелу тебе в спину, когда ты присядешь облегчиться. – И, по-словенски: – Не станут эти, в сапогах, нашими данниками. Лучше бы тебе, княже, в холопы лапотников поискать.
– А с этими что делать? – спросил Владимир.
– А с этими ряд уложить – жить в мире и согласии.
– Так что – и выкуп с эмира не брать? – прищурился Владимир.
– Отчего ж не брать. Брать. Только выкуп – выкупом, а надо думать о том, как и в будущем нам от булгар пользу да приплод иметь.
– Ты же сам только что сказал: не быть им нашими данниками? – удивился Владимир.
– А разве только дань золото приносит? – поинтересовался Добрыня.
– А что еще?
– А вот у боярина своего спроси, – Добрыня указал десницей на Сергея. – Он тебе лучше меня всё скажет.
«Скажу, – подумал Сергей. – Всё скажу. Теперь уж не за князем, за мной – долг. И долг этот таков, что возвратить его будет очень нелегко…»
Вот так, в лето шесть тысяч четыреста девяносто третье от Сотворения мира, а от Роджества Христова девятьсот восемьдесят пятое заключил великий князь Владимир мир с волжскими булгарами. И сказали они друг другу: «Тогда не будет меж нами мира, когда камень станет плавать, а хмель тонуть».
И был меж ними отныне договор, чтоб русам беспошлинно торговать на землях булгарских, а булгарам – на землях киевских.
Глава пятнадцатая
ПОБРАТИМЫ
Два старинных друга, два побратима: воевода хузарский Машег бар Маттах и воевода киевский Серегей – ехали по приволжской степи. Гридь обоих воевод держалась на отдалении, но готова была прийти на помощь при любой опасности. Хотя какая может быть опасность, если в пяти стрелищах обширный лагерь русов и на поприще вокруг – ни одного чужого всадника.
Друзья ехали молча. Всё важное сказано, а о неважном говорить не хотелось.
Завтра утром их пути разойдутся.
Хузары уйдут на юг, через земли буртасов и печенегов, сначала к степной опоре русов Саркелу, потом – к Сурожскому морю, туда, где осели остатки быших хозяев Великой Степи – белых хузар, прикрывая границы союзной Тмуторокани. Хузары уйдут с богатой добычей, но никто не рискнет покуситься на нее, потому что даже после того, как пришли в запустение великие города Итиль и Семендер, за белыми хузарами всё еще осталась слава лучших воинов Степи.
Воевода Серегей возвратится в Киев вместе со своим князем. А вот его сын Богуслав поплывет дальше, к Хвалынскому морю, Шемахе. Воистину Бог был милостив к младшему сыну Сергея. Рана оказалась неопасной и чистой. Уже на пятый день Богуслав сумел сам сесть в седло.
На десятый только красный рубец поперек лба напоминал о его поражении.
Когда стало ясно, что сотник в порядке, его позвал Владимир и сообщил, что назначает его старшим над гридью, выделенной для сопровождения каравана с товарами: той частью добычи, которую нет выгоды везти в Киев.
Это была честь. И доверие. Злые языки, правда, намекали, что князь желает в отсутствие Богуслава попользоваться его женой. Однако намекали зря. Вскоре стало известно, что Богуслав берет Лучинку с собой. Разумно. Лекарка в дальнем походе пригодится. Да и научится полезному: с караваном напросился идти один из лучших врачевателей Булгара Юсуф ибн Сулейман. Уговорить его поделиться своими знаниями с женщиной (вдобавок еще и христианкой) оказалось не так уж трудно – Лучинке тоже было что рассказать булгарскому лекарю, которого знали даже в Самарканде.
В дали показался одинокий всадник… И тут же развернулся и поскакал прочь.
– Копченый, – уронил Машег. – Орда Булчи.
Его глаза с годами не стали менее зоркими. Сергей ухмыльнулся. Сколько лет прошло с тех пор, как они бегали по степи с полными сумами византийского серебра. Ой, много…
– Весной в Таматху приду, – сказал Сергей.
– Славно, – уронил Машег.
– Сына с собой возьму. Приемного. Илию.
Машег кивнул. Добавил после паузы:
– Йонах о нем говорил.
– Хочу оставить его у тебя на год. Поучиться.
– Поучим, – кивнул Машег. – Твой сын – мой сын.
Друзья переглянулись. Никто ничего не сказал. Только глаза у обоих почему-то заблестели.
Два коня, каждый из которых стоил больше, чем снаряженная лодья, остановились. Сергеев Халиф наклонил маленькую голову, щипнул травы. Машегов скакун до травы не снизошел. Он был сыт, и ему сейчас хотелось только одного: свободы. Стремительного полета над желтыми поникшими травами. Он покосился на друга и хозяина, потом легонько куснул опущенную руку Машега: давай, а?
Машег молчал. Думал о своем. Обветренное, изрезанное морщинами лицо, светлые полоски выгоревших на солнце бровей, пронзительно-синие глаза – будто сапфиры, врезанные в заскорузлую седельную кожу…
– О чем печалишься, брат? – негромко спросил Сергей, чутко уловив перемену настроения старого друга. – Всё славно. Мы живы – и мы победили. Радуйся, друже!
Машег ответил не сразу. Но все-таки ответил:
– Мы с булгарами делили эти степи, когда о вас, русах, никто слыхом не слыхал. Наши предки вместе пришли на эти земли. Даже языки у нас схожи. Но мы всегда были сильнее. Мы били их и гнули под колено. Много-много поколений они были нашими данниками… Но где теперь Хузария? Нет ее! – произнес Машег с горечью. – Нет! И никогда не поднимется! Никогда! И я сам этому помог! Я сам!
– Если бы Святослав остался жив…
– Но он мертв! – отрезал Машег. – И моя земля досталась сынам Исава! – И более тихо: – Мы прогневали Бога, и у нас больше нет родины. – И, чуть слышно: – Тебе этого не понять, друг мой. Ты – варяг. Твоя родина там, где твой дом. Где кремль твоего князя. Что вы знаете о своем прошлом? Редко кто из вас может назвать имя деда своего деда. А я знаю, как звали моего предка, принявшего Закон от хакана Обадии. Я знаю, как звали его отца, который не знал закона. И как звали ту, за которую он отдал своего сына. Я знаю, как звали ее отца, который был из тех, кто принес нам Закон из страны парсов… А теперь мы, повелители степей, ютимся на жалком клочке былой Хузарии и служим тем, кто когда-то платил нам дань. Почему так, друг мой? – Смертная тоска была в голосе Машега. – Я всё еще могу послать стрелу на четыреста шагов. И наша степь – вот она! Такая же, как была во времена моих пращуров! И я ничуть не слабее своего прадеда! Почему же у торгашей-булгар есть отчина, а у моего сына, который, ты знаешь, ничем мне не уступит, отчины нет?
Что на это мог сказать Серегей? На память пришли слова из Писания.
– Уходит род и приходит род, а земля остаётся навек[27], – сказал он.
– …Всходит солнце, и заходит солнце, и на место своё спешит, чтобы вновь взойти, – подхватил Машег. – Бежит на юг и кружит на север, кружит, кружит на бегу своём ветер, и на круги свои возвращается ветер. Бегут реки в море, а море не переполняется, а реки продолжают бежать… – Машег помолчал немного, потом улыбнулся грустно: – Ты нашел верные слова, друже. Да, верно, так и сказал Проповедник. Всё было в веках, что прошли до нас, и люди не помнят о прежнем, и не вспомнят о нас те, кто придет позже… Но я-то помню, брат! Я всё помню!
Машег отпустил коня, и тот, обрадованный свободой, вмиг унес хузарина в степную даль.
Сергей глядел вслед не без зависти. У него не было за спиной десяти поколений славных предков. И
