порядком подрастерявшаяся Валерия Ильинична (ее, как известно, очень трудно ввергнуть в такое состояние) ответила: «Так это же Достоевский — «Преступление и наказание»», последовала фраза государственного обвинителя, достойная быть эпиграфом к нашему процессу: «Вы это бросьте. С Достоевским мы еще разберемся».
Так вот, используя выражение классика, утверждаю: это дело создали твари… Дрожащие. Дрожащие перед правдой, свободой и разумом. Но твари не только дрожащие, а еще и невежественные. Невежественные настолько, что не сознавали: к уголовной ответственности вместе с Новодворской привлекается цвет нации, лучшие сыны России. Я попрошу, господа судьи, не доверять первому взгляду, который вы бросаете на скамью подсудимых. Я прошу напрячь ваши внутренние взоры. Тогда вы увидите: на скамье подсудимых Валерия Новодворская пребывает не в одиночестве. Рядом с ней много соучастников, и находиться в этой компании большая честь.
Перечисление подсудимых по настоящему процессу начну с поэтов. Конечно, это в первую очередь Александр Сергеевич Пушкин, так отозвавшийся о народах Российской империи:
Рядом с Александром Сергеевичем Михаил Юрьевич Лермонтов:
Подле притулился Некрасов со своими стихами:
А за Некрасовым — там местечко есть — не кто иной, как Иван Сергеевич Тургенев. Всех нас заставляли заучивать наизусть высокие слова о великом, могучем, свободном, прекрасном русском языке.
«Как ты удивительно хорош, — писал Тургенев, — для выражения многих и лучших мыслей по своей честной простоте и свободной силе».
Но от нас укрывали продолжение этих строк:
«Странное дело, этих качеств — честности, простоты, свободы и силы нет в народе. В народе нет, а в языке есть».
Тургенева теснит Петр Яковлевич Чаадаев:
«Печать рабства пронизывает всю историю России. У России нет истории, есть одна география».
Что касается Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина, то ему примерно такое же обвинение, как Валерии Ильиничне, предъявлялось. Не было тогда статьи 74-й, но критик Зайцев, давший заключение, что «Современную идиллию» никак нельзя публиковать, начертал:
«Произведение сие — глумление над происхождением нашего государства, начиная от основания его до настоящего времени».
Не забыли и, естественно, Чернышевского —
«Жалкая нация, нация рабов. Снизу доверху все рабы».
Длить число подсудимых по нашему процессу можно долго — скамеек в зале не хватит. Наши великие предки с замиранием сердца ждут: подпадет ли их творчество под признаки статьи семьдесят четвертой Уголовного кодекса Российской Федерации? Не выглядит ли их слово криминальным в глазах потомков? Отечественные гении — в ожидании приговора уголовного суда?!
Но вначале классики обнаружили бы, ознакомившись с материалами дела, что на их подельницу, Валерию Ильиничну Новодворскую, российского литератора конца XX века, шла настоящая охота. Длительное время к ней примеряли уголовные статьи. Первоначально пришла идея привлечь Новодворскую за терроризм, даже обвинение такое предъявили. Затем решили, что ее зловредная деятельность состоит одновременно в пропаганде войны и подстрекательстве к уклонению от воинской службы. Ясно: эти нормы несовместимы. Вместе они образуют «жареный лед». Возможно, на последующем этапе кто-то из преследователей полнейшую нелепость такого обвинения осознал. Наконец, выбор пал на статью 74-ю. Но и в ней определились не сразу. Сгоряча объявили враждебность Новодворской к юго-восточным нациям: узбекам, таджикам, киргизам, татарам, и только затем, очевидно, замыслив дискредитировать правозащитное движение в стране, решили прилепить литератору ярлык врага народа. Сейчас Новодворскую обвиняют в возбуждении вражды к русскому народу, оскорблении русского народа, пропаганде неполноценности русского народа. Таким образом, у нас спустя пятьдесят с лишним лет появился враг народа. И кто он?
Конечно, правозащитник, либерал и демократ.
Господа судьи, статья 74 применяется чрезвычайно редко, и тому есть веские объяснения. Эта норма — одна из немногих в Уголовном кодексе — предусматривает ответственность за произнесенное или написанное слово. Но есть Конституция России, которая гарантирует каждому свободу мысли и слова. Налицо коллизия между двумя ценностями: свободой самовыражения и чувством безопасности расовых, национальных и религиозных групп. Разные государства решают ее по-разному. Например, нормы, подобной нашей 74-й, нет в уголовных кодексах ни одного из штатов Соединенных Штатов Америки. Она там немыслима, потому что в США двести с лишним лет назад рассудили, что самая великая опасность, какая грозит американской нации, — это какое бы то ни было ограничение свободы слова, и на том стоят до сих пор. Свобода слова в Америке — ценность абсолютная. Ограничена она только запретом клеветы в адрес конкретных лиц.
В других странах, в частности европейских, иначе. Действительно, международно-правовые нормы ставят под запрет расистскую и националистическую пропаганду. Но, вводя ответственность за подстрекательство к межнациональной вражде, законодатели правовых государств принимают меры к тому, чтобы нормы уголовного закона не стали источником злоупотреблений. А когда наказуемо слово, такая опасность особенно велика. В статье 74 также содержатся гарантии — пусть не исчерпывающие — того,
