— Я уже сказал ее,— пожал плечами Никий.— Правда в том, что я люблю тебя.
— Ты любишь мужчин? — поинтересовался Нерон, лукаво приподняв брови, одну выше другой.
— Нет, если ты спрашиваешь о плотской любви. Я, правда, любил отца, но не так сильно, как тебя. К тому же, он рано умер, я был еще мальчиком и не умел чувствовать так, как теперь.
Некоторое время Нерон молчал, погрузившись в раздумья. Время от времени он поднимал на стоявшего перед ним Никия блуждающий взгляд, хмурился собственным мыслям, шевелил губами, то ли произнося что-то беззвучно, то ли силясь произнести.
Никий смотрел на Нерона, сейчас не чувствуя ни страха, ни смущения. Он и сам не мог понять, вследствие чего произошла с ним такая перемена,— а ведь только что, лишь вступив во дворец, он в страхе хотел бежать отсюда. Но самым странным было не это, а то, что Нерон нравился ему и, когда он говорил, что любит его, он почти не лгал. Он знал, что император Рима — чудовище, но, стоя перед ним и глядя в его лицо, не чувствовал этого. Император показался ему одиноким и несчастным, и, пока Нерон молчал, Никий думал о том, что ему хочется стать другом императора.
Нерон, словно угадав его мысли, сказал:
— Знаешь, Никий, я хочу, чтобы ты стал мне другом. Ты понимаешь, почему я так говорю?
И Никий ответил:
— Да.
Нерон даже не пытался скрыть удивления.
— Почему же? — выговорил он едва ли не с трепетом, будто в ответе Никия мог содержаться приговор.
— Потому что ты одинок,— просто ответил Никий.— Несчастен и одинок.
— Со мной никто так не говорил;— сказал Нерон.— Даже когда я был ребенком. Даже моя мать.
Никий улыбнулся, просто и открыто:
— Но ты не знал меня, когда был ребенком. Если бы знал, то услышал это тогда же.
Нерон опустил взгляд и, нетерпеливо помахав рукой, пробормотал в смятении:
— Иди, иди... я решу потом... сейчас не знаю...
Никий низко поклонился императору и пошел к двери. Но он не успел сделать и двух шагов, как Нерон приказал ему:
— Стой.— И когда Никий хотел повернуться, добавил отрывисто: — Не оборачивайся.
Никий замер, чувствуя спиной пристальный взгляд императора.
— Ты будешь жить здесь,— глухо сказал Нерон.— Я распоряжусь.
Он замолчал, и Никий не мог решить — уходить ему или оставаться на месте. Он остался стоять и услышал, как Нерон выговорил, словно бы про себя:
— Так встречаешься с собственной смертью.
Никий не мог вспомнить, как он оказался за дверью,— словно бы он не вышел, а его вынесла оттуда страшная неведомая сила. Он огляделся — неподвижные взгляды стоявших на часах у дверей преторианцев, казалось, сгущали воздух дворца. Он взялся обеими руками за горло, словно ему трудно стало дышать, и, пошатываясь, пошел прочь.
Уже на лестнице его догнал центурион гвардейцев и знаком попросил вернуться. Провел его по галереям и залам, потом, толкнув одну из дверей, сказал:
— Здесь.
Глядя вослед удаляющемуся тяжелым шагом центуриону, Никий подумал, что самостоятельно никогда не сможет найти выход из дворца.
Часть вторая.
РИМСКИЙ МЕЧ
Глава первая
Симон из Эдессы чувствовал себя скверно с самого утра. С трудом разлепил глаза, ощущая тяжесть в груди и нехороший вкус во рту. Только поднялся, пришла хозяйка дома, где он жил, и стала просить деньги, которые он ей задолжал за квартиру. Отсчитав несколько монет, он сказал, что остальное постарается отдать через несколько дней — сейчас торговля идет плохо, но ему обещали привезти хороший товар. Хозяйка, недоверчиво на него глядя, спросила: «Когда обещали?» Он ответил, что должны были привезти еще вчера, но, по-видимому, задержались в пути — дороги сейчас небезопасны.
Сказав, что это в последний раз и что она не собирается держать его даром, хозяйка наконец ушла. Только Симон пришел в свою лавку, состоявшую из навеса и стола, и разложил товар, как какой-то болван задел стол повозкой и едва его не опрокинул. А потом еще ругался отчаянно, будто Симон сам виноват, кричал разные поносные слова и, обращаясь к собравшейся толпе и указывая на Симона грязным пальцем, призывал выгнать всех этих пришельцев из Рима — от них, мол, всякая зараза и беды. Симон был рад, когда он убрался, и уже не думал о возмещении убытков.
Вообще-то Симон чувствовал себя в Риме неуютно и скучал по жизни в Фарсале. Здесь он был чужаком, и последний плебей в ветхой и грязной тунике смотрел на него косок Он скучал по братьям и особенно по Павлу. Христианская община в Риме была, но очень маленькая и слишком тайная, Симон не искал с ее членами встречи — так наказал учитель. Изо дня в день он занимался мелочной торговлей, а в свободное время не знал, куда себя деть.
Когда он возвратился сюда во второй раз после разговора с учителем Павлом, он думал, что будет часто видеться и говорить с Никием. Правда, ни он, ни Никий не испытывали друг к другу особой приязни: Никий всегда смотрел на Симона свысока, а Симон считал его выскочкой и не очень доверял. Но учитель любил Никия, и Симону пришлось с этим считаться, потому что сам он, не имевший ни семьи, ни родных, больше всего на свете любил Павла. Ради него он готов был полюбить и Никия и, возвращаясь в Рим, старался думать о нем хорошо. Кроме того, это был единственный человек, с которым он мог бы общаться, говорить об учителе и братьях.
Но Никия ему удалось увидеть всего только раз, еще тогда, когда тот жил у Салюстия. Симон пересказал Никию разговор с учителем Павлом, стараясь передать всю важность его слов, говорил об ответственности, которую последний возлагал на Никия.
Никий молча выслушал, не задал ни одного вопроса. Когда Симон закончил, он только кивнул и, не попрощавшись, быстро ушел. Симон был обижен и обескуражен. Нет, сам он готов был стерпеть что угодно. Ему обидно стало, что Никий не задал ни одного вопроса об учителе: не спросил о его здоровье, не сделал испуганного лица, когда Симон сказал, что учитель решил сдаться римлянам. А обескуражен он оказался потому, что не был уверен: правильно понял Никий его слова или нет. У Никия был такой вид, словно он все хорошо знает и слова учителя к этому знанию ничего добавить не могут. Слушал он лениво, даже сонно, не поинтересовался, где будет жить Симон и на что. Да и вообще он показался Симону каким-то чужим.
Симон, промучившись несколько дней, снова отправился к Никию, но из осторожных расспросов слуг Салюстия (им он сказал, что они с Никием земляки и родные просили его справиться о здоровье молодого человека) узнал, что Никий живет теперь во дворце императора и император якобы очень к нему благоволит. Симону в это верилось плохо — все это не могло произойти за столь короткий срок,— но делать было нечего, и, пошатавшись около дворца до самого вечера, он вернулся к себе. Еще несколько дней
