как он оплошал в политике. Однако я заметил, что, когда у них или их родственников возникали проблемы, они стремглав бежали к дружище Билли Уолкеру.
Меня обеспокоил тот факт, что Ротман решил, будто я нуждаюсь в адвокате.
Это встревожило меня и заставило задаться вопросом: с какой стати Ротману и его профсоюзу взваливать на себя лишние проблемы и искать мне адвоката? Что боится потерять Ротман в том случае, если правосудие начнет допрашивать меня? И тут я понял: если мой первый разговор с Ротманом выйдет наружу, любой суд присяжных решит, что это он натравил меня на Элмера Конвея. Другими словами, Ротман хотел с помощью одного адвоката спасти и свою и мою шкуру.
— Возможно, он вам и не понадобится, — продолжал он. — Но все же лучше иметь его под рукой. Он не из тех, кто может уделить вам внимание по первому требованию. Как скоро вы уедете?
Я заколебался. Эми. Как мне все это провернуть?
— Я… я не могу ехать прямо сейчас, — ответил я. — Я должен кое-где намекнуть, что давно подумываю об отъезде, а потом планомерно работать в этом направлении. Знаете ли, будет выглядеть довольно забавно…
— Да, — нахмурился он, — но если они узнают, что вы готовитесь к прыжку, они попытаются перекрыть вам все пути… И все же в ваших словах есть смысл.
— А что они могут сделать? — спросил я. — Если бы они могли перекрыть мне все пути, они давно бы это сделали.
— Не забивайте себе голову. И хватит об этом. Шевелитесь — начните шевелиться как можно быстрее. Вряд ли у вас это займет больше двух недель.
Две недели. Еще две недели для Эми.
— Ладно, Джо, — сказал я. — И спасибо за… за…
— За что? — Он открыл дверцу. — Я ничего не сделал — для вас.
— Не уверен, что успею за две недели. Возможно, уйдет чуть…
— Хорошо бы, — сказал, — чтобы ненамного.
Он вылез наружу и пошел к своей машине. Я дождался, когда он развернется и поедет в сторону Сентрал-сити, потом тоже развернулся и поехал назад. Я ехал медленно, думая об Эми.
Много лет назад в Сентрал-сити был ювелир. Он преуспевал, у него была красивая жена и двое очаровательных детишек. Однажды он поехал в командировку в городок при педагогическом колледже и познакомился с девушкой, очень милой и привлекательной. Вскоре он уже спал с ней. Она знала, что он женат, и была согласна оставить все как есть. Жизнь складывалась идеально. У него была и любовница, и семья, и успешный бизнес. Но в одно прекрасное утро его и девушку нашли мертвыми в мотеле — он застрелил ее и застрелился сам. Помощник шерифа отправился к его жене, чтобы сообщить о трагедии, и обнаружил, что и жена, и дети тоже мертвы. Ювелир и их пристрелил.
У него было все, но почему-то он посчитал, что лучше не иметь ничего.
История звучит довольно сумбурно, и, возможно, она не имеет ко мне никакого отношения. Сначала я считал, что имеет, а сейчас, проанализировав ситуацию — гм… не знаю. Просто не знаю.
Я понимал, что должен убить Эми. И мог вполне логично объяснить это. Но каждый раз, думая об этом, я останавливался и снова спрашивал себя
Ощущения те же, как когда ты спишь, бодрствуя, и бодрствуешь, когда спишь. Фигурально выражаясь, я щипал себя. И не один раз. Я просыпался и попадал в своего рода противоположность: я возвращался в кошмар, в котором должен жить. И все становилось ясным и обоснованным.
Однако я до сих пор не знал, как это провернуть. Я не мог придумать способ, который помог бы мне остаться чистым или хотя бы относительно чистым. И нужно учитывать еще кое-что. Я действительно Шалтай-Болтай, как сказал Ротман, и не могу долго балансировать на краю.
Я никак не мог придумать способ и при этом должен был постоянно помнить,
Я нашел способ, потому что другого выхода не было. Я больше не мог тянуть.
Это произошло через три дня после моего разговора с Ротманом. Была суббота, день зарплаты. Я должен был дежурить, но по какой-то причине не смог заставить себя пойти в департамент. Весь день я провел в доме с опущенными жалюзи, слоняясь из комнаты в комнату. Наступила ночь. Я продолжал сидеть в отцовском кабинете с включенной настольной лампой. Внезапно я услышал легкие шаги на террасе и шорох открывающейся наружной двери.
Для Эми слишком рано. Я не испугался: люди часто вот так вот приходили в наш дом.
Я приблизился к двери кабинета в тот момент, когда он вошел в холл.
— Сожалею, незнакомец, — сказал я. — Доктор больше не принимает. Табличка осталась как память.
— Все в порядке, приятель. — Он пошел на меня, и я вынужден был попятиться. — Просто небольшой ожог.
— Но я не знаю…
— От сигары, — сказал он. И вытянул руку ладонью вверх.
И тут я узнал его.
Ухмыляясь, он сел в просторное кожаное кресло отца и положил руку на подлокотник, при этом сбив со стола чашку и блюдце.
— Есть разговор, приятель, и еще у меня в горле пересохло. У тебя есть виски? Запечатанная бутылка? Я не такой наглец, как можно подумать, но есть места, понимаешь ли, где мне хотелось бы видеть пломбу на бутылке.
— У меня есть телефон, — сказал я, — и тюрьма в шести кварталах отсюда. А теперь убирай поскорее свою задницу, иначе окажешься за решеткой.
— Э-эх, — вздохнул он. — Если хочешь воспользоваться телефоном, приятель, флаг тебе в руки.
Я направился к телефону. Я прикинул, что он испугается, а мое слово будет иметь гораздо больший вес, чем слово какого-то бродяги. Ни у кого на меня ничего нет, и я все еще Лу Форд. Не успеет он и рта раскрыть, как кто-нибудь уже запихнет ему кляп.
— Давай-давай, приятель, только это тебе дорого обойдется. Очень дорого. Дороже, чем обожженная ладонь.
Я положил руку на телефон, но трубку не снял.
— Ладно, — сказал я, — давай поговорим.
— Я заинтересовался тобой, приятель. Я целый год провел на гороховой ферме в Хьюстоне и видел ребят вроде тебя. Я понял, что наблюдение за тобой может принести немалую выгоду. В ту ночь я следил за тобой. Слышал, как ты разговаривал с тем парнишкой…
— Как я вижу, это дало тебе пищу для размышлений, да? — спросил я.
— Нет, сэр, — покачал он головой. — Это вообще ничего не дало. И ничего не давало до тех пор, пока пару дней назад ты не приехал на ту старую ферму, где я обитаю. Но и тогда это ничего не дало, однако
Я сходил в лабораторию и принес бутылку, прихватив с собой стакан. Он вскрыл бутылку и налил себе полстакана.
— Ты хозяин — ты и выпей, — сказал он и протянул мне стакан.
Я выпил — мне нужно было выпить, — а потом отдал ему стакан. Он бросил его на пол к чашке и блюдцу, приложился к бутылке, сделал большой глоток и вытер губы.
— Нет, сэр, — продолжал он, — тогда это ничего не значило. Только я не мог болтаться там постоянно. Утром в понедельник я отправился на «трубу» в поисках работы. Меня поставили на отбойный молоток в бригаду, которая работала у черта на куличках — аж на реке Пекосе. Так далеко, что я не смог добраться до города в день моей первой получки. Нас было трое, отрезанных от проклятого мира. А вот следующий день получки был совсем другим. Мы закончили на Пекосе, и я получил свои денежки. Я узнал новости, приятель, и вот тут все, что ты говорил и делал, стало значить очень много.
Я кивнул. Я ощущал странную радость. Я уже ничего не мог изменить, время поджимало, и все детали