Поужинав, я подремал с час и принял ванну.
Я пролежал в ванне час, покуривая и размышляя. Вымывшись, я посмотрел на часы и начал собирать вещи.
Я набил полный саквояж и застегнул замки. Я надел чистые носки, свежее белье, отглаженные брюки и выходные ботинки. Осталось только надеть рубашку и галстук.
Я сидел на кровати и курил до восьми, потом пошел вниз, в кухню.
Я включил свет в кладовке и стал открывать и закрывать дверь до тех пор, пока не установил ее в нужное мне положение, — так, чтобы в кухне было достаточно света. Я огляделся, дабы убедиться, что все жалюзи опущены, и пошел в отцовский кабинет.
Я снял с полки указатель к Библии и достал четыреста долларов в помеченных купюрах, деньги Элмера. Я вывалил содержимое ящиков отцовского стола на пол, выключил свет, закрыл дверь, оставив небольшую щелку, и вернулся в кухню.
На столе была разложена вечерняя газета. Я сунул под нее нож для мяса и… Именно в этот момент я услышал, что она идет.
Она поднялась на заднее крыльцо, прошла по террасе и немного повозилась в темноте, прежде чем открыть дверь. Она вошла, запыхавшаяся и рассерженная, и с силой захлопнула за собой дверь. Она увидела меня. Я молчал, потому что забыл,
Итак — или я уже упоминал об этом? — 5 апреля 1952 года, вечером в субботу, за несколько минут до девяти, я убил Эми Стентон.
Возможно, вы назовете это самоубийством.
19
Она увидела меня и на секунду испугалась. Она сбросила на пол свои две дорожные сумки, наподдала одну из них и убрала с лица прядь волос.
— Ну! — резко проговорила она. — Неужели тебе в голову не приходит помочь мне! Кстати, а почему ты не поставил машину в гараж?
Я помотал головой, но ничего не сказал.
— Черт побери, Лу Форд! Иногда я думаю… Да ты еще не готов! Ты всегда обвиняешь меня в том, что я медлительная, а сам! Сегодня день нашей свадьбы, а ты даже… — Она внезапно замолчала и плотно сжала губы. Ее грудь учащенно вздымалась и опускалась. Кухонные часы громко тикали целых десять минут, прежде чем она заговорила снова: — Прости, дорогой. Я не хотела…
— Эми, больше ничего не говори, — сказал я. — Просто ни одного слова.
Она улыбнулась и, раскрыв объятия, подошла ко мне.
— Не буду, дорогой. Больше не скажу ничего подобного. Зато мне хочется рассказать тебе, как сильно…
— Конечно, — согласился я. — Тебе хочется излить мне свою душу.
И я изо всей силы ударил ее в живот.
Мой кулак утонул в плоти почти до запястья и стукнулся о позвоночник. Я отпрянул в сторону, и она, переломившись, повисла на моей руке.
Ее шляпа слетела, голова ударилась о пол. А потом она обмякла, повалилась вперед, как в кувырке, подминая под себя голову, и упала на спину. Так она лежала с выпученными глазами и мотала головой из стороны в сторону.
Она была одета в белую блузку и светло-кремовый костюм — новый, потому что раньше я его не видел. Я взялся за полы блузки и рывком распахнул ее до талии. Затем я задрал юбку ей на голову. Она задергалась и попыталась высвободиться, издавая при этом забавные звуки, как будто пыталась засмеяться.
А потом я увидел, что под ней растекается лужа.
Я сел за стол и стал читать газету. Я очень старался не отрывать взгляда от статьи. Однако освещение было слабым, во всяком случае, для чтения, а Эми все время шевелилась. Кажется, она просто была неспособна лежать спокойно.
Я почувствовал, что что-то коснулось моего ботинка, и посмотрел вниз. То была ее рука. Она скользила взад-вперед по мыску моего ботинка, потом она поднялась к щиколотке. Почему-то мне было страшно убрать ногу. Ее пальцы добрались до верха и вцепились в край. Пересилив себя, я встал и попытался отдернуть ногу, но пальцы не отпускали.
Я протащил ее за собой два-три фута, прежде чем освободился.
Ее ладонь продолжала шевелиться, скользить взад-вперед по полу. Наконец она наткнулась на свою сумочку и сжала ее. Я усмехнулся, думая о том, что это так похоже на нее, знаете ли, вцепляться в сумочку. Она всегда была такой прижимистой, и… и, думаю, она такой и должна была быть.
Стентоны считались лучшей семьей в городе. Однако ее родители болели уже много лет и редко выбирались из дома. Она была вынуждена экономить — это и дураку понятно, — потому что иного выбора не было, как и у всех нас. Думаю, ей не очень нравилось, когда я дразнил ее непробиваемой и изображал удивление, когда она злилась.
Думаю, те лекарства, что она покупала мне, когда я болел, были не худшего качества. Они были того качества, которое требовалось, чтобы свести концы с концами. Думаю…
Черт, почему он не идет? Она уже полчаса почти не дышит, и наверняка ей страшно тяжело. Я знал, как ей трудно, и тоже задержал дыхание на секунду, так как мы всегда все делали вместе, и…
Он пришел.
Я запер переднюю наружную дверь, поэтому он вынужден был постучать. Я услышал его стук.
Я дважды сильно пнул ее ногой в голову, и она аж подскочила. Юбка соскользнула с ее лица, и я понял, что с ней проблем не будет. Она умерла в день своей… После этого я открыл дверь и впустил его.
Я сунул ему в руку рулончик двадцаток и сказал:
— Положи в карман. Остальное в кухне. — И пошел в кухню.
Я знал, что он положит деньги в карман, — вы бы тоже это знали, если бы помнили, какими были в детстве. Представьте: вы подходите к мальчику и говорите: «Вот, держи». Он тоже вытаскивает какую- нибудь дрянь. И вы знаете, что он держит либо собачью какашку, либо колючку, либо дохлую мышь. Но если вы действуете стремительно, он делает то, что вы ему говорите.
Я действовал стремительно. И так же стремительно пошел на кухню. Он следовал за мной по пятам, потому что боялся выпустить меня из виду.
В кухне было почти темно, как я уже говорил. Я своим телом загораживал ее от него. Он шел позади меня, следя за каждым моим движением и не глядя по сторонам. Когда мы вошли в кухню, я быстро отскочил в сторону.
Он едва не наступил ей на живот. Думаю, он все же на секунду коснулся его своей ступней.
Он отдернул ногу и ошарашенно уставился на нее. Казалось, она превратилась в магнит, а его глаза — в железные бляшки: они все выпучивались и выпучивались. Он пытался отвести взгляд, но глаза не слушались и лишь перекатывались в глазницах. Наконец он справился с ними.
Он посмотрел на меня, зашлепал губами и произнес:
— И-и-и-и!
Звук получился чертовски забавным, как у испорченной сирены, которая никак не может завыть.
— И-и-и-и! — сказал он. — И-и-и-и!
Звучало очень забавно, да и сам он выглядел страшно забавным.
Вы когда-нибудь видели плохих джазовых певцов в захудалом ресторанчике? Видели, что они делают со своим телом, чтобы компенсировать отсутствие голоса? Они откидываются назад, голову вытягивают вперед, а локти прижимают к ребрам и начинают делать идиотские пассы руками, качаться и крутить бедрами.
