русский реформатор не имел здесь выбора — выбор был в другом: какая политическая власть была бы предпочтительнее в качестве орудия преобразования общества по возможному в ту эпоху пути: власть законного государя или же революционная, возникшая в результате революции? Сперанский выбрал первую, и Чернышевский назвал данный выбор главной его ошибкой. Но взглянем на выбор Сперанского более внимательным взглядом. Только ли в угоду собственному официальному положению сановника сделал он его?
Власть революционная в одном, безусловно, превосходила бы власть законного государя — она быстрее последней отменила бы крепостную зависимость. Но можно ли было тогда предположить такое же безусловное превосходство ее и в иных важных отношениях? Можно ли было полагать с уверенностью, что революционеры, ниспровергнувшие законного монарха и захватившие власть в полное свое распоряжение, будут настойчиво действовать в направлении развития политической свободы, создания и поддержания необходимого в интересах прогресса свободного состояния общественной жизни? Очевидно, что никаких гарантий на этот счет не могли дать ни сами революционеры, ни обстоятельства. Более того, на основании объективных обстоятельств позволительно было предположить как раз обратное. Перед революционерами, захватившими политическую власть, на первый план в государственной деятельности всегда выдвигается задача удержания этой власти. И чем более озабоченными данной задачей делаются они, тем менее проявляют склонности действовать в направлении развития демократии и свободы. Отмененная в ходе революции крепостная зависимость населения при таком режиме неизбежно возникнет вновь, пусть и в иных, нежели прежде, формах. И тогда людям мыслящим и страдающим за свое отечество придется начинать все с нуля, и даже не с нуля, а с
Не последнюю роль среди обстоятельств этой действительности играли также недовольство законного государя существовавшими в России порядками и желание его переменить состояние русского общества. Это свое недовольство и стремление к переменам император Александр I постоянно выказывал в общении с окружавшими его сановниками. Как бы то ни было, Сперанский имел предостаточно оснований для самых благих надежд. Та откровенность, с которой писал он свои записки, та жестокая правда о состоянии русской общественной жизни, которую поверял он бумаге, вряд ли оказались бы возможными, не будь они предписаны сверху. Конечно, заказ на правду и реформы давала тогда Россия, но непосредственным-то заказчиком был законный российский государь!
Получив в конце 1808 года поручение от императора Александра составить общий план преобразования общественно-политического строя России, Михайло Михайлович посвятил этой работе почти целый год и закончил ее к началу октября 1809 года. Созданному плану реформ он дал многообещающее название — «Введение к Уложению государственных законов».
Позднее Сперанский будет доказывать государю, что в точности исполнил его заказ, что представленный ему «план всеобщего государственного образования» в существе своем не содержал ничего нового, а просто давал идеям, занимавшим его величество с 1801 года, «систематическое расположение». «Весь разум сего плана, — будет утверждать реформатор, — состоял в том, чтоб посредством законов и установлений утвердить власть правительства на началах постоянных и тем самым сообщить действию сея власти более правильности, достоинства и истинной силы». И действительно, во «Введении к Уложению государственных законов» он заявил: «Общий предмет преобразования состоит в них, чтоб правление, доселе самодержавное, постановить и учредить на непременяемом законе». Провозгласив данную цель, Сперанский отметил далее, что достигнуть ее можно двумя способами: первый заключается в том, чтобы облечь самодержавие внешними формами закона, сохраняя под ними прежнюю его силу и пределы власти. Второй же состоит в том, чтобы, помимо придания самодержавию внешних форм закона, «ограничить его внутреннею и существенною силою установлений», то есть основать правление на законе «не словами, но самим делом».
Содержание «Введения к Уложению государственных законов» не оставляет сомнений в том, что именно второй способ ограничения самодержавия входил в подлинное намерение Сперанского. Михайло Михайлович полагал, что для осуществления его необходимо изменить порядок, при котором законодательная, исполнительная и судебная функции целиком и полностью сосредоточиваются в руках государя. Поэтому в проекте преобразования государственного строя России он предусмотрел создание трех коллегиальных органов-сословий: 1) Государственной думы, которой вверялось бы законодательство, 2) Сената, которому вверялся бы суд и который воплощал бы собой «верховное судилище империи», и, наконец, 3) Министерства, на которое возлагалось бы управление. Самодержавная власть при таком устройстве могла иметь довольно большую силу, однако это была бы уже не прежняя монархическая власть. В самом деле, в порядке законодательном хотя и предусматривалось утверждение законов, одобренных Думой, лично императором, но при этом оговаривалось, что «никакой новый закон не может быть издан без уважения Думы. Установление новых податей, налогов и повинностей уважаются в Думе». В порядке исполнительном хотя и предполагалось, что все уставы и учреждения восприемлют силу и действие от утверждения самодержавной власти, но при этом устанавливалось, что министры будут ответственны перед законодательным сословием, члены которого получат право требовать от них в положительные сроки соответствующих отчетов, а также предъявлять в их адрес обвинения.
В осуществлении судебной функции действие императорской власти также ограничивалось лишь актом утверждения. В данной сфере император должен был утверждать судей, чье избрание возлагалось на тех лиц, для которых устанавливался суд. Что касается ответственности судей, то здесь действие самодержавной власти ограничивалось лишь надзором за единообразием судебных обрядов, по существу же дела судьи несли ответственность исключительно перед законодательной властью.
Подобное устройство ограничивало самовластье в русском обществе. Но такое ограничение вполне допускалось Александром I, оно в определенном смысле было даже целью его. Ограничение императорской власти сопровождалось в данном случае обузданием произвола бюрократии, упорядочением сложного механизма управления империей. Задачу разработки рационального политического устройства, в рамках которого осуществление самодержавной власти ставилось бы в определенные рамки и одновременно умерялся бы произвол чиновничества, Александр I, в сущности, и ставил перед Сперанским.
Неограниченность власти российского самодержца, доходившая до деспотизма, коренилась не только в социально-классовой структуре русского общества, но и в характере сложившейся организации управления. Главной отличительной чертой административной системы России являлась заложенная в ней (как сознательными действиями правителей, так и стихийным стечением обстоятельств) анархия. Яснее всего она выражалась в раздробленности, разобщенности отдельных частей управления, отсутствии непосредственной связи между ведомствами, какой-либо четкости в распределении меж ними административных функций. При таком характере российской администрации единственным фактором, приводившим в согласование различные ее части, единственной силой, связывавшей управленческие институты в систему, оказывалась власть императора. Благодаря подобной организации управления верховный властитель имел возможность вмешиваться буквально во все. Личная его воля становилась при таких условиях самой влиятельной силой в русском обществе. Вот почему уже одно упорядочение системы управления, ликвидация в ней анархии и четкое распределение функций между ведомствами автоматически влекло за собой ограничение самодержавия.
Но последовательное проведение указанной мысли вело далее простого ограничения самодержавной власти. Предложив расчленение всей системы управления на три части: законодательную, исполнительную и судебную, Сперанский согласился с тем, что названные части должны соединяться в державной власти, «яко в первом и верховном их начале». Остановись он на этом, он не вышел бы за рамки идей 1801 года — замыслов «Негласного комитета»; в наличии оказывалось бы, конечно, определенное ограничение деспотизма императорской власти, но налицо было бы и его сохранение.
Однако Сперанский не остановился на этом. Он задался вопросом, а возможно ли на практике эффективно управлять государством монарху, соединяющему в своих руках все ветви верховной государственной власти, и пришел к отрицательному ответу. По мнению реформатора, вследствие
