Вьетнаме: с ковровыми бомбардировками, потоками напалма и облаками «оранжада».
Ветер донёс до нас огромные пластины жирной копоти. Одна прилипла к моему рукаву, ее мохнатый краешек шевелился точно живой. Я принялся оттирать ее перчаткой, но только размазал. Пятно походило на раздавленное насекомое. Почудился даже скверный запах, исходящий от него. Дьявольщина! Мне вдруг здорово поплохело.
Я откинул забрало, и меня вырвало.
– Закрой щиток, придурок! – зло сказал Генрик. – Блевать потом будешь. Если захочешь, я тебе даже компанию составлю, а сейчас вперед! – Он врезал мне ботинком под зад. – Вперед, Капралов, или я за себя не ручаюсь!
Я сплюнул, вытер рот тыльной стороной перчатки и опустил прозрачную броню. Транспортеры уже висели неподвижно. Проход исчез, заваленный огромной горой парящей земли с торчащими белесоватыми волосами корней. Легионеры медленно двигались, обходя распаханное пятно со всех сторон.
– Единичные онзаны могли остаться среди кустарника. Смотри в оба. Они, если заметят тебя первыми, жеманничать не станут. А убойная сила пищалей – тонны две, не меньше. Броня, конечно, спасет, но кости будут переломаны, как пить дать! – сказал Генрик уже гораздо более миролюбиво.
– Есть смотреть в оба, мастер сержант! – отозвался я и двинулся вперед.
Шагать по проволочному, хаотично перекрученному кустарнику было нелегко. Значительную часть времени я уделял не поискам уцелевших врагов, а непростой задаче удержаться в вертикальном положении. Поэтому встреча с первым настоящим, живым (вернее, полуживым) онзаном стала для меня полной неожиданностью.
Я едва не уткнулся в него носом.
Он дернулся, хотел убежать, но запутался в тенетах «брусники» и замер. Клешней у него уже не было. На их месте болтались трубчатые обломки с торчащими из рваных краев ярко-красными клочками мышц и сухожилий. Корявые ручки онзана были прижаты к телу, короткие узловатые пальцы судорожно сжимались и разжимались, он с присвистом кашлял – должно быть, стонал. Из четырех ног сохранилось только три, брюшко было изуродовано, наполовину оторвано, и только панцирь не пострадал. Так, грязь да пара царапин.
Он повернул в мою сторону улиточьи рожки, на концах которых мелко моргали морщинистыми веками слезящиеся глазки.
Его надо было убить.
Его просто необходимо было пристрелить – хотя бы из сострадания, мучается же, наверное, страшно! А я не мог. Меня опять начало тошнить. Я, оказывается, отвык от вида разорванной войною плоти, отвык совершенно.
– Эй, Капрал, ты не заснул? – раздался веселый голос Волка. – Пленных не берем, знаешь это?
Я утвердительно кивнул.
– Ну, так стреляй! Хули сопли развесил?!
Я мотнул головой, на сей раз отрицательно. Молча. Знал, если открою рот, прополощет наверняка. А я не хотел блевать сейчас. Перед кем угодно, только не перед Волком.
– Как знаешь. Тогда я сам.
Он подошел к онзану вплотную, шутовски помахал ему ручкой, упер ствол в середину розово-зеленой груди и выстрелил.
Онзана отбросило, и он рухнул в кустарник, задрав вверх конечности, которые почему-то так и остались торчать, не падая. Мы отошли уже далеко, а ножки все еще не поникли и подергивались конвульсивно, словно отбиваясь от кусачих летающих насекомых.
Мое внимание привлекло слабое шевеление слева. Сканер феромонов онзана не улавливал, только тепло. Я осторожно двинулся туда, полюбопытствовать, и вскоре сделался очевидцем местной трагедии. Не менее кровавой, чем разыгранная нами, но полностью к ней, нашей, безразличной.
Мускулистое, покрытое плотной пятнистой шерстью животное величиной со средних размеров собаку наслаждалось свежей дичиной. У хищника были две когтистые лапы, которыми оно прижимало жертву к плоскому камню и сложенные веером кожистые крылья, также покрытые короткой бурой шерсткой. Услышав мои шаги, оно обернулось и угрожающе зашипело. Черт, подумал я не без восхищения, какой великолепный уродец!
Более отвратительную морду трудно было представить. Собственно, морды, как таковой не имелось – только пасть, сходная с кошмарными пастями глубоководных океанских рыб, которой оканчивалась длинная толстая шея. Шея была в складках, а выдающиеся вперед шилообразные изогнутые зубы – два сверху и три снизу – в следах зубного камня.
Я замер.
Скотина успокоилась и продолжила трапезу. Вырывала из тела добычи изрядные куски мяса, и, дергаясь, прогоняла их по пищеводу. Горло при этом вздувалось, складки на нем натягивались. Распознать внешность добычи уже не представлялось возможным: «птичка» поработала на славу.
– Опаньки! – послышалось сзади. – Ни хера себе! А ну-ка, Капралов, отойди, я его сейчас грохну.
И тут на меня нашло. Злость какая-то. Злость на радостно-возбужденного, готового стрелять во все живое Волка. Я обернулся и сказал тихо:
– Только попробуй!
– И что будет? – ядовито спросил Волк. – Руки мне вырвешь?
Я не ответил. Он тоже замолчал, только улыбался снисходительно. Через минуту улыбка его стала жесткой, а в глазах появилось что-то вроде ненависти.
Я напрягся, ожидая взрыва.
