протоколе, не замужем, детей у нее нет. Надо еще посмотреть на нее, может, она страшнее атомной войны, поэтому и не имела никаких шансов.
Хотя какой смысл Корольковой, даже если она и имела виды на шефа, распускать сплетни про его жену уже после смерти обоих Чвановых? Да и показания ее изложены весьма сдержанно и интеллигентно, с уважением к памяти покойного шефа и однокашника.
Более того, прочитав взаимоисключающие допросы Аллы Корольковой и матери Чванова, я сразу полезла в акт вскрытия трупа Ольги Чвановой и убедилась, что алкоголем она все-таки злоупотребляла, и не один год; состояние внутренних органов, и в частности печени, о том красноречиво свидетельствовало. А может ли это осложнить семейную жизнь с человеком, который спиртного в рот не берет, — судите сами.
Самое интересное, что по делу не была допрошена ни одна подруга Ольги Чвановой, — либо у нее не было подруг, либо следователь не стал копать семейную версию. А я бы тут еще покопалась; несмотря на то, что из скудных показаний вырисовывался портрет женщины, не имеющей врагов хотя бы потому, что ей негде было с ними встретиться, Ольга могла знать что-нибудь про скрытую от чужих глаз жизнь мужа и кому-то об этом обмолвиться, а какой-нибудь маленький факт, которому не придали значения, может натолкнуть на разгадку. В таких случаях надо стаскивать в один ворох всю информацию, которую можно откуда-либо выделить; собирать все, что можно, и уже потом анализировать и сортировать узнанное.
Я вытащила из видика перемотавшуюся кассету с информацией, не убавившей и не прибавившей ничего к моему представлению о деле, и стала собираться на работу.
— Машка, ты хреново выглядишь, — поприветствовала меня коллега, помощница прокурора Лариса Кочетова в коридоре прокуратуры. — У тебя круги под глазами и волосы сегодня плохо лежат…
— Спасибо, дорогая, — отозвалась я. — Ты прямо как Толстой: «Не могу молчать»…
— Ну, если ты сегодня перед выходом из дому смотрелась в зеркало, тогда это для тебя не новость. Не выспалась, что ли?
— Не выспалась.
— Хочешь кофейку? Сразу проснешься.
— Ну давай, — согласилась я, хотя вообще-то кофе не люблю, предпочитаю чай; может, и правда встряхнусь. Чайник в кабинете у Лариски уже кипел.
— Ленечка-то сегодня приедет? — спросила она, пододвигая мне банку растворимого кофе. — Он обещал супчики привезти.
— Какие супчики? — удивилась я.
— «Галина Бланка», гороховый с хересом, грибной и куриный.
— Откуда?!
— Да у него приятель супчиками торгует, Ленька и раньше иногда привозил, ты что, не помнишь?
— Не помню, — честно призналась я.
— Да еще когда в районе работал.
— Вообще странный парень, — задумчиво сказала я, пытаясь пропихнуть в себя крепкий кофе, не вызывающий у меня аппетита.
— Ленечка-то? О да! — засмеялась Лариса.
— А ты его откуда знаешь? Неужели еще по району помнишь?
— Хо-хо! Я же с Ленечкой образование вместе получала, мы учились на одном курсе. Ты знаешь, он человек сложный. Всегда готов помочь; если у тебя что-то случилось, он все бросит и кинется тебе помогать, причем, даже если он тебя второй раз видит. Но иногда ему вожжа под хвост попадет, и он становится таким душным, что так бы и убила его. Душным и вредным. Может, это болезнь? Вот ты заметила его болезненную аккуратность? По-моему, это признак шизофрении, а?
— Да уж, — я ухмыльнулась. — Он меня уже тыкал носом в грязные выключатели.
— Что, дома у тебя был? — Лариска засмеялась. — Да, визит Ленечки — это пострашнее, чем приезд свекрови. Ты знаешь, у меня какое сложилось впечатление?
Что ему надо где-то самоутверждаться, и не по работе, а в быту, а жены, чтоб над ней поизмываться, нету. Вот он на окружающих тетках и самоутверждается.
— Слушай, у меня точно такое же впечатление. А жену-то он как во Францию заслал?
— Черт ее знает, темная история. Но я бы на ее месте хоть в шалаш в Разливе сбежала, хоть в Урюпинск, не до Франции. Ты представляешь, каково с таким занудой жить в одном помещении? Лучше удавиться… Он, когда у нас в районе работал, иногда заезжал ко мне с бутылкой. Приедет и сидит. Один раз до трех ночи сидел, я ему и так, и сяк, — мол, Ленечка, завтра на работу, наконец, он говорит: «Мать, хочешь, чтоб я ушел?» — «Ну», — говорю. «Тогда дай денег на такси!»
— Но какой он хозяйственный: и чем посуду мыть, знает, и какой гарнир к чему полагается, и тарелки мне помыл после обеда, и супчики, говоришь, возит.
— Ты знаешь, — Лариска понизила голос, — мы раньше виделись довольно часто, и я имела счастье долгое время лицезреть его отношения с женщинами, с разными, и на работе он кого-то клеил, и на улице знакомился. Почему-то это ничем не кончалось. Может, он импотент?
— Ну уж. Дочка-то у него есть.
— А тогда не был импотентом. Дочке-то уже восемь лет. А потом у него могло наступить снижение половой функции…
— Бедный, бедный!..
Дверь открылась именно в этот момент, не раньше и не позже.
— Девчонки! А чего это вы такие грустные? Кого вы обсуждаете? У кого-то из ваших мужиков снижение половой функции? Сочувствую.
— Леня, ты в больницу позвонил? — осведомилась я, скрывая смущение.
— Вот! Ну все как обычно! Ни здрасьте, ни до свиданья, ни «как дела, Ленечка»; нет, чтобы кофейком напоить сначала…
— Да пей ты кофе, жалко, что ли?
Лариска шваркнула перед ним на стол чистую кружку.
— И это женщины! Женщина должна быть мягкой, приветливой, ласковой, а не такой хабалкой, как вы. Что вы орете как резаные? На полтона ниже, самим же будет приятнее, приговаривал Леня, насыпая себе растворимого кофе, потом сахара, наливая кипятку, и, устроившись в Ларискином кресле, стал громко прихлебывать из кружки. — Ну вот, теперь можно и о деле поговорить, — сказал он, допив до конца. — Скородумов в четвертой больнице, в кардиологии, пока в реанимации, без сознания, разговаривать с ним нельзя еще будет минимум дня три, лечащий врач Пискун. — Он достал из кармана бумажку и бросил ее мне на колени.
— Тут все записано. Я в тюрьме договорился с оперативниками, в очереди ждать не надо будет. Отвезу вас в тюрьму, так уж и быть, вы идите собирайтесь, а я еще кружечку выпью.
— Лень, а ты не узнавал, у Скородумова родственники есть? — спросила я уже в дверях, выходя от Лариски.
— А где я это узнаю? В адресе прописан он один.
Только я зашла к себе в кабинет и стала складывать в папочку нужные бумажки, как в дверь постучали:
— Разрешите?
На пороге стоял представительный мужчина в рыжей замшевой куртке, с зачесанными назад густыми волосами и хозяйским выражением лица.
— Мария Сергеевна? Я двоюродный брат Олега Скородумова.
— Очень приятно, — искренне сказала я. — Вы уже, судя по всему, знаете, что он в больнице. Вас тоже к нему пока не пускают?
— А… да! Да-да, но я бы хотел забрать его вещи. У вас ведь что-то осталось?
— Проходите, пожалуйста, садитесь, — пригласила я его, испытывая облегчение от того, что смогу отдать вещи Скородумова его родственнику, и особенно бумажник, в котором неизвестно что находится.
Мужчина сел к столу и стал оглядываться.
