Елена ТОПИЛЬСКАЯ
ЛОВУШКА ДЛЯ БЛОНДИНОВ
* * *
— Девушка, имейте же совесть! Вы мне совсем на голову сели! Да еще и сумку свою поставили!
— Извините, пожалуйста. — Я отодвинула свою сумку от пожилой дамы, к которой меня притиснула пассажирская толпа, хлынувшая в трамвай на остановке.
Но дама не успокоилась:
— Вы что, пьяная, что ли?! На ногах не держитесь…
— Извините, — еще раз сказала я, стараясь сохранять спокойствие, — если бы не давка, я бы близко к вам не подошла.
— Что у вас там, кирпичи? — продолжала негодовать дама, поправляя прическу и отпихивая мою сумку еще дальше.
— Книги, — кротко сказала я.
Еще пять остановок впереди, а стоять уже совсем невыносимо: давка, жара, несмотря на сентябрь; сзади кто-то уперся мне в спину рюкзаком, колготки под угрозой, потому что к ним прижимается “челночная” клетчатая сумка, и невольно подгибаются ноги на десятисантиметровых каблуках. А мадам сидит себе у окошечка и еще недовольна тем, что я покушаюсь на ее личное пространство. Еще “пьяной” обзывается.
— Какие книги?! У вас там что-то железное… — Она шлепнула по сумке рукой и потрясла ушибленными пальцами.
Мне стало смешно. Я наклонилась к ее уху и прошептала:
— Только вы меня не выдавайте…
Она изогнула шею, чтобы смерить меня высокомерным взглядом, а я приоткрыла сумку и показала ей лежавший сверху пистолет.
После этого взгляд утратил высокомерие, дама стремительно выкрутилась со своего места и растворилась в толпе пассажиров. А я, презрев приличия и даже не оглядевшись в поисках более достойного кандидата на освободившееся место, плюхнулась к окошку и пообещала себе не поддаваться больше на провокации друга и коллеги Горчакова. Свои вещдоки пусть сам с экспертизы забирает и в трамвае возит. Но тут же устыдилась: он все-таки тоже мне помогает, вот месяц назад череп для меня забирал из областного бюро судмедэкспертизы и на метро отвез в Военно-медицинскую академию.
Интересная была экспертиза: на черепе две линии переломов пересекались, вернее, одна из линий прерывалась, упершись в другую, что давало нам возможность совершенно точно определить, какой из этих переломов образовался первым, а значит, и в какой последовательности наносились удары, эти переломы причинившие. А это было принципиально, так мы разбили версию злодея, который утверждал, что нанес только один удар по голове потерпевшему и ушел, а уж кто его добил — это наша задача установить. Поскольку злодей сдуру показал, куда именно ударил он, я легко парировала, выложив на стол заключение экспертизы: там, с рисунками и фотографиями, весьма наглядно разъяснялось, что первый удар был нанесен как раз в другое место, а вот линия перелома, шедшая от указанной злодеем точки приложения травмирующего орудия, образовалась от второго удара, поскольку упиралась в первую линию и дальше не шла. Вывод ясен даже детям — наука умеет много гитик, а следователь это обстоятельство должен использовать по максимуму.
Задумавшись, я чуть не проехала свою остановку. С трудом продравшись к выходу, прижимая к себе сумку с драгоценным вещдоком, я вывалилась из трамвая на раскаленный асфальт прямо в объятия друга и коллеги Горчакова.
— Как ты вовремя, подруга, — поприветствовал он меня, — сходи-ка в РУВД, там тебе работенка подвалила.
— Леша, ты обалдел? — возмутилась я. — Да я на ногах не стою, с другого конца города на общественном транспорте и, между прочим, с твоими вещдоками! На, забирай. — И я полезла в сумку, но Горчаков, испуганно оглядевшись, схватил меня за руку и засунул пистолет обратно.
— Да ну тебя, еще пристрелишь, — проговорил он, продолжая удерживать мою руку.
— Отпусти. И не мечтай, что я пойду за тебя работать.
— Ну чего ты взъелась-то? Сейчас спасибо скажешь. Потерпевший с черепно-мозговой травмой, из парадной.
Я перевела дух. Да, действительно, работенка моя. За последние две недели это четвертый потерпевший с черепно-мозговой травмой из парадной. Из предыдущих трех один еще жив, но в критическом состоянии, двое умерли. Ничего не похищено. У всех расстегнуты брюки.
Показаний никто из них дать не смог, но определенную картину составить удалось. Все — молодые мужчины примерно одного возраста, около тридцати; все светловолосые, прилично одетые, не похожие на людей, которые собирались помочиться в парадной, хотя бы потому, что двое шли домой, а один только что вышел из квартиры.
И следов сексуального насилия — никаких. Да и брюки только расстегнуты, но не сняты и даже не спущены. Не знаешь, что и думать. Маньяки и те обычно преследуют какую-то цель, кроме удара колотушкой по голове. Если бы это был маньяк, зацикленный на проломах черепов, то ему, скорее всего, было бы все равно, кого лупить по голове в парадных. А может, даже было бы все равно, где лупить. Этот же злодей ходит по подъездам, выбирает светловолосых молодцев и обязательно расстегивает им брюки…
— Лешка, а в серию укладывается? Молодой, светловолосый? Брюки расстегнуты?
Горчаков помолчал, подумал, потом заявил:
— Понимаешь, тут сложно сказать… Его из парадной доставили в больницу; кто его знает, что там было, подробностей тебе сообщить не могу.
— Та-ак. — Я расстроилась. Скорее всего, это просто разбойное нападение и в серию не впишется. — А место осматривали?
— Что ты, Машенька? У нас тут не клуб самоубийц.
Горчаков намекал на мое гневное заявление на последнем осмотре, загаженном донельзя милицейским следователем. Я пообещала удавить своими руками каждого, кто сунется на следующее место происшествия раньше меня; а тем, кто будет курить и окурки свои разбрасывать вокруг трупа, я посулила эти окурки собственноручно засунуть… понятно, куда. Присутствовавший при этом начальник уголовного розыска многозначительно посмотрел на испуганный оперсостав и трагическим шепотом произнес: “Иногда с ней лучше не спорить”.
— Ждут тебя, место обнаружения тела охраняют, в больнице пост стоит. Постовой некурящий.
— Удивительно. Неужели такое возможно? А как же люди ходят, это же парадная?
— По слухам, начальник РУВД сказал, что лучше всю ночь просидеть под лестницей, охраняя следовую обстановку, чем потом иметь дело со Швецовой. Ну ладно, ладно, — он ловко увернулся от моего тычка, — это же не я сказал, а начальник РУВД. Там парадная сквозная. Место, где тело лежало, огородили, и жильцы ходят в обход, со двора. Давай мне мой “пестик” и беги быстрее в убойный отдел. Да не здесь, дурища, не надо его на остановке вынимать, давай хоть в парадную зайдем.
В парадной, в лучших традициях шпионских фильмов, состоялась передача бразильского пистолета марки “Таурус”. Лешка засунул его в полиэтиленовый пакетик, предусмотрительно взятый с собой. Наверняка выскочил за мороженым для нашего секретаря Зоеньки, своей пассии ненаглядной, о чем я не преминула ему заметить. Он в ответ посетовал, что характер у меня портится на глазах, и поделился своими наблюдениями по поводу патологической злобности женщин, не имеющих постоянных половых партнеров. Я же заверила его в том, что больше он может не рассчитывать на меня, в смысле подмены его в дни дежурств — отмазок перед женой, когда он на выходных удовлетворяет свою похоть с дамой сердца, а также во всех прочих ситуациях, в которых ему отныне придется отдуваться самому. После этого мы с ним обменялись нежнейшими улыбками и разошлись. Все равно Лешка мой лучший друг, да и у него более близкого товарища, чем я, нет. На той неделе он потащил меня обедать, под предлогом, что ему нужно со мной серьезно поговорить, и вдруг, сидя в кафе, спросил: “Маша, “почему я изменяю жене?”
— Хороший вопрос, — сказала я. — Ты себе его задавать не пробовал?
