отпарировала Гене:
— Теория верна, пока она не опровергнута. Вот метод бертильонажа — антропометрической идентификации, когда преступников обмеряли по нескольким параметрам и использовали это как личные признаки конкретного человека, — изжил себя меньше чем за двадцать лет, пока не нашлись двое заключенных с совершенно одинаковыми результатами измерений. А вот дактилоскопией следователи пользуются для идентификации личности уже больше ста лет. Так что будем исходить из достоверности дактилоскопической идентификации.
Сказала я это с уверенным видом, а сама подумала — если бы я действительно была уверена в этом…
— Вообще-то, — вспомнила я, — родоначальник дактилоскопической идентификации Фрэнсис Гальтон еще в 1890 году установил, что вероятность совпадения отпечатков десяти пальцев у двух разных людей равняется одному к шестидесяти четырем миллиардам.
— Переведи, — потребовал Кужеров.
— Ну это практически невозможно, учитывая численность населения земного шара, — растолковал ему Федорчук. — Но ты учти, Маша, что на стволе я не имею десяти пальцев. Только три. Соответственно вероятность снижается.
— А вот мне интересно, как он это установил? — домогался Кужеров.
— Математическим путем. Фужер, не отвлекайся, — отмахнулась я.
Ну я же просил! — завопил он. — Не называй меня этой идиотской кличкой!
Минут пять ушло на успокаивание оперуполномоченного Кужерова. Угомонила я его только рассказом про бельгийского статистика Адольфа Кегле, который додумался использовать статистические методы при изучении преступности.
— Кстати, Сережка, — говорила я, — западные криминологи давно уже не дают определения преступности. Считают, что это и так всем понятно. А у нас лучшие умы бьются, и все без толку. А Кегле, знаешь, что говорил? Что во всем, что касается преступлений, числа повторяются с удивительным постоянством. Он статистическим путем доказал, что не только убийства совершаются ежегодно почти в одинаковых количествах, но и орудия и способы убийства употребляются практически в одних и тех же пропорциях.
— Как это? — заинтересовался Кужеров.
— Знаешь, что он установил? Он говорил, что можно заранее вычислить, сколько индивидуумов замарают руки в крови своих ближних, сколько будет фальшивомонетчиков и сколько отравителей. Сейчас это называется “прогнозирование преступности”. Вот как ты думаешь, как можно с помощью математики предсказать, сколько мужей убьют своих жен в будущем году? Не зная ничегошеньки об этих мужьях и женах, а зная только количество убийств в прошлые годы?
Слушая о достижениях криминологии и криминалистики, Сергей отвлекся от своих личных обид, но тут же горько посетовал, что, оказывается, столько есть научных разработок, как преступников искать, а они в уголовном розыске методом тыка придумывают, чего бы еще поделать.
Федорчук ему деликатно намекнул, что он еще должен сказать спасибо, что работает в двадцать первом веке, а не в семнадцатом, когда кровь человека еще не умели отличить от крови животных, а про отпечатки пальцев никто слыхом не слыхивал. Кужеров тут же возразил, что им бы, в семнадцатом веке, его проблемы начала двадцать первого века, когда в коридоре отдела даже скамеек нет для работы агентов с задержанными.
— Сколько прошу руководство, — раскипятился он, — поставьте скамейки, а то агентам негде работать, я людей не могу к фигурантам подвести… А что касается крови животных, то мы недалеко уехали от семнадцатого века. Меня вот в Подпорожье послали лет пять назад, там маньяк сексуальный объявился. Нашел я подозреваемого, а на одежде у него как раз кровушка была. Сдал следак одежду на экспертизу, а ему отвечают — кровь птицы. Какая, на хрен, птица, подозреваемый сам блеет, что ни гусей, ни уток не резал. И даже куриц в пищу не употреблял. Зуб даю, кровь на нем была девчонок убитых. Так нет же, эксперты уперлись — кровь птицы, и хоть ты тресни. Кровь птицы, понимаешь! Как я им ни доказывал, что гусей он не резал, а страусы, ни эму, ни нанду, в Подпорожье зимой не водятся…
Генка снова ловко отвлек его от проблем давно минувших дней, заведя разговор про генетическую экспертизу.
Кужеров активно включился в научную дискуссию и привел в пример недавнее дело, связанное с войной двух организованных преступных сообществ. Там члены одной банды напали на другую, перестреляли, после чего заперли в микроавтобусе, облили бензином и подожгли. Эксперты с трудом расковыряли слипшиеся от термического воздействия тела, насчитали восемь жертв и стали прикидывать, кто есть кто. С грехом пополам установили семерых, а вот насчет личности восьмого возникли сомнения. Предполагалось, что это останки лидера, по крайней мере, на это указывали клочки сохранившейся одежды и уцелевшие обрывки документов. И, чтобы устранить сомнения, провели генетическую экспертизу: получили генный материал от родителей предполагаемого потерпевшего, после чего генетики дали заключение о том, что труп принадлежит именно лидеру, с вероятностью 1:250000000; иными словами — с возможностью наличия всего лишь одного человека с такими генетическими параметрами среди всего населения планеты Земля.
А ровно через два месяца “труп” сидел перед следователем живехонек и давал показания. При этом, как заметил Кужеров, он совсем не с Марса прилетел.
Выяснилось, что лидер, справедливо полагая, что именно он является главной мишенью, еще до стрельбы поменялся одеждой с шофером и подсунул ему свои документы, а сам благополучно сбежал с места событий, надеясь, что, обнаружив “его” труп, его наконец оставят в покое. Вот так-то, насчет сногсшибательной вероятности.
Правда, Кужеров все опошлил:
— Еще неизвестно, сколько этот “потерпевший” заплатил генетикам за доказательства своей смерти?
Мы с Геной его осадили, напомнив, что пока не установлено, что заключение дано за взятку, оно считается достоверным.
Я, в свою очередь, припомнила случай с гражданским делом об установлении отцовства: истица в доказательство того, что ребенок произошел от конкретного папаши, провела генетическую экспертизу, которая в принципе воспринимается судами, как бесспорное доказательство. Экспертиза утверждала, что отцом ребенка является ответчик.
Мужчина, к которому был предъявлен иск, решил сопротивляться и провел альтернативную экспертизу, тоже генетическую, только в Москве. Московские эксперты дали категорическое заключение, что данный мужчина отцом данного ребенка являться не может. Вот суд и оказался с двумя взаимоисключающими экспертизами на руках, и, насколько я знаю, вопрос так и не был решен, поскольку на тот момент генетику делали только в Питере и Москве. Причем питерская и московская научные школы исторически воспринимали друг друга в штыки, обвиняли в косности и обскурантизме. Правда, это было на заре генной дактилоскопии, методика еще не была хорошо освоена, дорогого оборудования не хватало, может, кто-то из экспертов и ошибся неумышленно.
— Не уважаю всякие там новомодные методы, — заявил старина Кужеров, — предпочитаю проверенные. Откатал пальцы, заслал эксперту, получил результат. Дешево, надежно и практично. А кстати, Маша, почему генная дактилоскопия? — заинтересовался любознательный опер. — Потому что из пальца кровь берут для генетики?
— Сереженька, по-моему, кровь для генной экспертизы берут из вены. А “генная дактилоскопия” — по аналогии с методом дактилоскопии, который пока что считается самым достоверным путем установления личности.
— Ну не скажи, — вмешался Гена. — Я вот слышал про идентификацию путем считывания информации с сетчатки глаза, ее уже за границей в аэропортах применяют, говорят, что она теперь самая-самая достоверная.
— Возможно, это хорошо для проверки документов в аэропорту. Только преступник не всегда, к сожалению, оставляет на месте преступления сетчатку глаза, — пошутила я.
— Да! А если человек без глаз, как тогда его идентифицировать? — поддержал меня Кужеров.
