дразнить гусей и не привлекать внимания к Нагорному? Кто мне мешает все, что я наметила, сделать в рамках дела об убийстве Карасева? За исключением, пожалуй, водолазов; они наверняка выставят счет, оплачивать который надо будет через городскую, а там и без того тяжело выбивать какие-то деньги на следственные нужды, а если я начну лепетать, что мне нужно оплатить услуги водолазов по поиску трупа полугодовой давности, который, возможно, лежит, а возможно, и не лежит на дне канала — понятно, что меня погонят поганой метлой и запретят переступать порог следственного управления.
С более наглым предложением я приходила туда только пять лет назад, когда пыталась выбить деньги на поиск трупа в месте, указанном мне экстрасенсами. Поначалу меня еще слушали, но когда я упомянула, что информация о месте нахождения трупа получена от некоего ясновидящего, который проделал пассы руками над прижизненной фотографией пропавшего и установил, что пропавший убит, а тело его закопано на тридцать втором градусе северной широты и сто девятнадцатом градусе восточной долготы, посреди промерзшего пустыря, и мне надо пару десятков тысяч, чтобы оплатить геологический бур и экскаватор, — меня просто обсмеяли и выставили. При этом зональный еще обидно припомнил древний анекдот про то, что он перестал верить в ясновидящих после того, как позвонил к одному из них в дверь, а тот спросил: «Кто там?»…
После неудачного визита к шефу я, на всякий случай, взяла у Лешки телефон водолазной конторы и позвонила с вопросом, сколько будет стоить осмотр дна канала в зимних условиях. Хриплый водолазный голос мне назвал базовую цифру, а потом перечислил всевозможные надбавки за доставку специалистов на место с зимним снаряжением, за пробивание лунок во льду, куда будет опускаться водолаз, за холодную воду, за получение разрешения в городском хозяйстве (что для меня явилось сюрпризом). После подсчета итоговой суммы я тихо поблагодарила его, положила трубку и подумала, что дешевле пригласить экстрасенсов.
Пришел Лешка с соболезнованием:
— Что, не подписали отсрочку?
— Не-а. Ты не злорадствуешь? — удивилась я. Но Лешка был полон искреннего сочувствия.
— Чего шеф сказал?
— Шеф предложил не лезть в бутылку и искать Нагорного в рамках дела про убой Карасева.
— Мудро.
— Шеф вообще велик. Он сначала швырялся моей отсрочкой, потом по столу ее возил, и хоть бы одним глазком в нее глянул…
— А потом изложил близко к тексту, да?
Мы с Лешкой усмехнулись с полным взаимопониманием. По глазам нашим, что ли, шеф читал? Во всяком случае, он часто проделывал подобные штучки: вроде бы не слушал сотрудника, а потом раскладывал его речь по тезисам, или, что еще круче, — вроде бы и не смотрел в наши сочинения, как вдруг начинал с полным знанием предмета обсуждать написанное и никогда не ошибался в деталях. Иногда мне казалось, что ему достаточно просто положить руку на уголовное дело, чтобы тут же рассказать его содержание в подробностях; особенно этот его дар производил впечатление на фоне некоторых молодых руководителей, которые по три раза перечитывали полстраницы текста, а, потом путались в словах.
— Я тебе вчера забыл протокол отдать, карасевского охранника. Машинально сунул в папку, да так и умыкнул домой.
Он положил передо мной протокол допроса Горобца Валентина Ивановича, семьдесят восьмого года рождения, уроженца Пскова. Ах… ну да, господин Карасев же у нас родом был из Пскова, и, похоже, активно трудоустраивал в Питере молодое псковское население, причем предпочтение явно отдавалось развитым мышцам перед развитым интеллектом. Я пробежала текст глазами; Валентин Иванович говорил, что они въехали во двор, второй охранник вышел из машины и отправился проверять парадную, проверив, позвонил ему на трубку и сказал, что можно идти; они с Карасевым вышли из машины, и в этот момент на улице возле арки притормозила машина, из нее высунулся человек, прицельно выстрелил в Карасева, и киллеры рванули с места. Горобец четко называл номер машины, из которой стрелял киллер, и даже описывал царапину на правом крыле «ауди».
— Я вчера даже встал на место, откуда этот обморок видел машину. Там же, помнишь, широченная арка…
— Ну конечно, я тоже перепроверила.
Ход мыслей, моих и Лешкиных, был примерно одинаков: охранник запомнил номер машины, проезжавшей мимо двора, и надо было проверить, возможно ли, наблюдая за машиной сбоку, разглядеть ее номер. Я втихаря постояла около карасевской машины, разглядывая проезжавшие по улице машины, и пришла к выводу, что можно. Въезд во двор дома сталинской постройки осуществлялся через такой широкий проем, что его и аркой-то назвать трудно. Из двора открывается очень хороший обзор.
— Удивляешься, как при таком внимательном охраннике Карасева грохнули? — спросил Лешка, внимательно следивший за мной во время чтения протокола.
— Да нет; я вчера этого шкафа хорошо разглядела, у него на лице написаны все его мысли со дня рождения. Его просто не хватило на то, чтобы и покушение предотвратить, и номер машины запомнить, — я дочитала протокол до конца и ткнула пальцем в последнюю строчку. — А это что такое?
Строку, на которой свидетель должен был расписаться, украшало старательно выведенное детским почерком слово «потпись», именно в такой орфографии. Лешка заглянул мне, через плечо и рассмеялся.
— Это я когда его допросил, велел протокол; прочитать. Он прочитал все от первого до последнего слова. Я ему говорю — если все правильно, напиши: «с моих слов записано верно», и подпись. Он написал, а потом смотрю, вместо того, чтобы расписаться, карябает: «потпись». Ну что тут скажешь!
Открылась дверь, и на пороге показался Кораблев собственной персоной.
— Вовиных охранников обсуждаете? — зловеще спросил он.
Я показала ему последнюю страницу протокола. Он глянул на слово «потпись» и кивнул.
— Правильно. Над ними все смеялись. А Вова Карапуз так и говорил: мне умные охранники не нужны, мне нужны цепные псы, а умные рано или поздно в свои игры играть начнут.
— Но должен же быть предел какой-то, — вмешался Лешка. — А то я его вчера пока допрашивал, с меня семь потов сошло. Спрашиваю его: с какого времени живете в Петербурге? Отвечает: как с армии пришел. И пауза. Представляете? Я же его впервые вижу. Ну откуда я знаю, когда он с армии пришел?! Говорю: скажи год и месяц. Он говорит — не помню, но я два года служил, так что вы сами посчитайте.
— Леня, а у тебя какие новости? — спросила я. Леня тем временем успел по-хозяйски развалиться в моем рабочем кресле, стоило мне на секунду приподняться. — Что говорят криминальные круги об убийстве?
— Я вчера, пока вы протокольчики кропали, набрал эти самые криминальные круги. Одному звоню, спрашиваю — слышал? Вову Карапуза только что завалили… У того реакция мгновенная — «это не я». Звоню следующему, реплика та же: «это не я». Наконец позвонил Косте Барракуде, слышал? — спрашиваю. А он мне то же лепит, — мол, это не я. Я ему — все так говорят. А он быстро так: «Все говорят, что не я?»
Мы посмеялись.
— А Барракуда же сидит, — припомнил Лешка. — Ты ему в тюрьму, что ли, звонил?
— Отсталые вы, следователи, — поморщился Кораблев. — Оковы уже давно рухнули, и свобода в лице соратников по бандитизму встретила его радостно у входа и три дня гудела. Кстати, Мария Сергеевна, он ваш телефон спрашивал. Я не дал, сказал, чтоб в канцелярию звонил.
Я удивилась. Костя Бородинский, способный молодой киллер, моим подследственным не был. Как-то в незапамятные времена я допрашивала его в качестве свидетеля, потом мы встретились еще раз после приговора, когда Костя получил весьма серьезный срок, вот и все наши контакты. Зато он был Лешкиным подследственным, и Горчаков сразу взревновал, это было видно невооруженным взглядом.
— А что ему от меня надо?
— Не сказал, — отмахнулся Кораблев. — Но вы бы с ним встретились и поспрашивали про Нагорного. Злее врага у Кости не было.
— Подожди, но когда Нагорный пропал, Барракуда ведь сидел?
— Сидел, — кивнул Леня, — но лично меня это не убеждает. Знаю случай, когда киллера за ворота
