— Чей труп, Александр Равилевич?
— Нагорного, чей же еще? — удивился этой дебил. И протянул мне прозрачную папку я документами.
Я взяла их, не глядя.
— Посиди здесь, ты мне тоже нужен, — сухо сказала я и вернулась к шефу. За моей спиной Шарафутдинов послушно присел на стульчик.
— Ну, кто там? — поинтересовался шеф.
— Опер, — сказала я безразлично. — Документы по трупу Нагорного принес.
— Ну-ка, ну-ка, — шеф с любопытством потянул папочку к себе. Оттуда выпала опознавательная карта, какие обычно заполняют на неустановленные трупы, и фотография несвежего тела, наполовину занесенного снегом. Конечно, трупные явления успели исказить внешность покойного, но он все равно был потрясающе похож на того человека, чье хищное лицо было знакомо мне по фотографиям в деле об исчезновении Нагорного.
Глава 17
Раскаявшись про себя, что назвала Шарафутдинова дебилом, я притащила его в кабинет прокурора, мы с шефом выспросили у него подробности. Дебил дебилом, а тупость иногда заменяет дотошность. Татарин каждый Божий день старательно лопатил сводки по городу и области. И выкопал из этих сводок обнаружение трупа неустановленного мужчины в лесном массиве Всеволожского района. Данные в опознавательной карте по трупу полностью совпали с данными в такой же карте, заполненной после исчезновения Нагорного, даже одежда совпадала до пуговички, только ремня в брюках не было. Лицо обнаруживало сходство, и Шарафутдинов посчитал свою задачу выполненной.
— А группа крови?.. — я полезла в материалы дела.
Оказалось, что группа крови совпадает.
— Ну что, жив?.. — шеф искоса глянул на меня.
— Все равно надо проводить экспертизу, — сказала я упрямо, но и без экспертизы было ясно, что это труп Нагорного.
— Застрелен? — спросил шеф.
— Асфиксия, сломана подъязычная кость, — пояснил Шарафутдинов.
— А давность какая? — я заглянула в копию протокола осмотра трупа и акта судебно-медицинского исследования трупа; видимо, до получения суждения о причине смерти областной следователь экспертизу пока не назначал и ограничился направлением на вскрытие.
По прикидкам судебного медика, труп лежал там, в лесочке, полузакопанный в снег, от недели до трех месяцев; с учетом зимнего времени и минусовой температуры более точно высказаться не представлялось возможным. Я с досадой стукнула кулаком по столу, прямо по опознавательной карте: только-только у меня в мозгах начала выстраиваться более-менее четкая схема, и вот опять все псу под хвост…
— Александр Равилевич, — я повернулась к Татарину, — не сочти за труд, метнись в Москву, в Экспертно-криминалистический центр, забери оттуда две пули.
— Забрать? — удивился Шарафутдинов. — Я же только одну пулю туда отвез.
— Ну и что? — я злилась на себя, а срывала злость на Татарине. — Что ж они, должны там до скончания века лежать?!
— Тихо, тихо, — осадил меня прокурор. — Мария Сергеевна, он же не отказывается ехать.
— Мне же командировочных не дадут, — заявил Шарафутдинов, — так часто в Москву ездить нельзя.
— А где это написано? — накинулась я на Татарина.
— И потом, если сейчас ехать, у меня денег на билет нету…
Я вытащила из сумки кошелек, порылась в нем и швырнула перед Шарафутдиновым полторы тысячи рублей, — все, что в кошельке нашлось, кроме мелкой мелочи, как называет разменную монету мой Хрюндик. В счет выходного пособия, подумала я, когда купюры шмякнулись на стол. Шеф с интересом за мной наблюдал, но ничего не сказал. Шарафутдинов тоже глазом не моргнул, взял денежки, долго их считал, потом спросил:
— А это только на билет или с командировочными?
После этого шеф решил, что пора вмешаться.
— Так, — сказал он, — нечего тут деньгами швыряться. Мария Сергеевна, поезжайте-ка вы сами в Москву.
— Я? А как же мой задержанный?
— Задержанным займется Горчаков, — твердо сказал шеф. — Если оперуполномоченный вам больше не нужен, давайте его отпустим.
Шарафутдинов радостно вскочил, засунул в карман деньги, которые держал в руке, и сказав «до свидания», побежал к дверям. Уже взявшись за ручку двери, он спохватился, с сожалением вытащил деньги и вернулся.
— Вам самой, наверное, на билет надо, — сказал он.
После того, как Шарафутдинов ушел, шеф заставил меня написать рапорт о командировке, поставил на нем свою визу и спрятал рапорт в свою заветную папочку, с которой обычно ездил в городскую прокуратуру.
— Я сам завтра подпишу, а вы идите билет покупайте.
— Вы хотите, чтобы я сегодня уехала? — удивилась я. — А командировочное удостоверение?
— Потом кто-нибудь поедет в Генеральную, отметит ваше удостоверение.
Я удивилась еще больше. Уехать в Москву без командировочного удостоверения… До подписания рапорта в городской прокуратуре… А вдруг меня в городской не захотят отпускать в командировку? Заметив мои колебания, шеф вытащил кошелек, достал из него три тысячи, кинул мне через стол и натуральным образом рявкнул:
— Я сказал, идите за билетом!
Как же ему хочется услать меня отсюда, подумала я и гордо отказалась от денег:
— У меня есть, — и даже потрясла купюрами, возвращенными Шарафутдиновым.
Но шеф прямо-таки насильно впихнул свои деньги мне в руку, из чего я сделала вывод, что он и не собирается подписывать в городской мой рапорт на командировку. Он припрятал его на случай, если кто-то хватится меня завтра, не дай Бог, выяснится, что я в Москве, и придется объяснять, каким образом я туда уехала. Не хватятся — и ладно, рапорт мой он порвет и выбросит. А если всплывет, что я болталась в Москве, — шеф наплетет, что пришлось срочно принимать решение, после окончания рабочего дня, в связи с чем не представилось возможным оформить документы на командировку, посыплет свою седую голову пеплом, скажет — ох, а я закрутился и забыл ее рапорт вам отвезти, и, как это часто бывает, примет на себя удар. И поскольку без оформления командировки денег на билет будет не вернуть, шеф не может допустить, чтобы потратилась я, ведь мой отъезд — это его инициатива.
— А что будет с Бородинским? — спросила я, умирая от благодарности. Не в деньгах, конечно, было дело, а в том, что мой добрый начальник решил избавить меня от необходимости арестовывать человека по ложному обвинению.
— Придется выходить в суд с ходатайством о его аресте, — ответил шеф.
Он вышел из-за стола и стал ходить по кабинету из угла в угол.
— Отпускать его сейчас — это значит провоцировать скандал. Они ведь побегут в городскую, свое руководство напустят… Вы говорите, у вас были подозрения, что они фиксировали ваш разговор с Бородинским в прокуратуре? Не дай Бог, начнут служебную проверку в отношении вас.
— Но я же…
— Я-то вас знаю, Мария Сергеевна, — не дал он мне договорить, — и мысли не допускаю, что вы могли вступить в сговор с преступником. Но вы же не маленькая, должны понимать, что служебную проверку будут проводить те, кто мысли такие допускает. Не нужно.
Он остановился около меня, и мне показалось, что он хотел погладить меня по голове, но сдержался.
— Вернетесь из Москвы, все на свежую голову и обсудим. А пока у нас, к сожалению, ваши догадки против их фактов. Бородинский подозревает, что его хотят посадить по заказу Нагорного, вы подозреваете,
