Белоснежке: – Матильда! Ну-ка, поди сюда! Иди, иди, бесстыдница!
Белоснежка-Матильда встала на письменном столе Седы и по этому столу приблизилась, потупив глаза, к двухметровому гиганту. Даже стоя на столе, она едва доставала головой до бриллиантовой застежки на его поразительно красивом галстуке.
А гигант извлек из кармана своего кожаного пальто круглую картонную коробку с зубным порошком «Свежесть», брезгливо открыл ее своими длинными пальцами в лайковых перчатках и спросил у Матильды:
– Что это такое?
В зубном порошке тускло поблескивали фальшивые театральные бриллианты.
– Я тебя спрашиваю, Матильда! – сказал гигант своим сочным баритоном. – Что – это – такое? Ты когда-нибудь видела, чтобы я пользовался зубным порошком отечественного производства? И вообще, вы что, господа, в тюрьму решили меня посадить?
– Мы не хотим, чтобы ты уезжал, – тихо, при общем унынии лилипутов произнесла Матильда. – Мы тебя любим.
– Да! Да! – тут же зашумели лилипуты. – Мы любим тебя! А ты уезжаешь! Как мы будем без тебя жить?
Седа смотрела на них во все глаза. А еще точнее – на гиганта в кожаном пальто. Впервые в жизни она видела
Матильда повернулась к Седе и сказала шепотом, как в театре:
– Помни, ты обещала!
Но Матильда могла и не напоминать Седе о ее обещании.
Господи, что мы знаем о женских сердцах? Даже Ты, Великий, не подозревал, какие сюрпризы преподнесет Тебе самая первая женщина, произведенная Тобой из ребра Адама.
Седа Ашидова, майор КГБ, произведенная в начальницу московской грузовой таможни из сибирских недр Главного управления исправительно-трудовых учреждений, обладательница правительственных наград, именного оружия, а также титулов Бешеная, Чингисхан, Могила и так далее, влюбилась в директора театра лилипутов Вениамина Брускина с первого взгляда, как восьмиклассницы 70-х годов влюблялись в Марлона Брандо и Вячеслава Тихонова.
Могла ли она отпустить его в эмиграцию?
– Извините… – сказала Седа, вышла из своего кабинета и, чувствуя незнакомый жар во всем теле, ласточкой слетела вниз, на первый этаж, в зал досмотра багажа. – Где багаж этого артиста? Ну, как его… Который директор у лилипутов…
– А, Брускин! – сказал дежурный инспектор. – Вот. Два ящика. Ничего особенного – книги, чешский гарнитур, аккордеон «Вельтмюллер» и мотоцикл «Ява» с запасным мотором. Была коробка с фальшивыми бриллиантами в зубном порошке, но я их ему отдал.
– Что-то нужно найти! – лихорадочно перебила Седа.
– Чтобы оштрафовать или чтобы задержать отъезд? – уточнил инспектор.
– Задержать! Задержать!
– У вас лицо в помаде, Седа Рашидовна. А задержать – это просто. Прикажите разобрать его мотоцикл по подозрению в провозе контрабанды – вот он и тормознется дней на двадцать! Кто тут будет «Яву» разбирать? У нас механиков нет. А в «Яве», может, кило настоящих бриллиантов упрятано!
– Очень хорошо! Напишите рапорт и принесите мне в кабинет! – распорядилась Седа и, довольная собой, метнулась в камеру предметов, изъятых при досмотре багажа. Там, на этом складе, было все – от зеркал XVI века в золоченых рамах до французской косметики.
Минут через десять, когда Седа вышла из этого склада, это уже была другая женщина. Правда, на ней еще оставалась форма офицера таможенных войск – серый китель, серая юбка и хромовые сапожки, но и глаза, и ресницы, и губы, и прическа – все уже было иное. Даже сталинские оспинки вдруг непонятным образом исчезли с ее порозовевших щек.
А по радио – по тому самому радио, которое на всех вокзалах и во всех вокзальных помещениях обычно простуженным голосом хрипит что-то неразборчивое, – вдруг чисто и громко зазвучала мелодия из «Кармен»: «Тореадор, смелее в бой, там ждет тебя любовь!»
Соблазнительная, как японская манекенщица, Седа взлетела под эту музыку на третий этаж, в свой кабинет, и застала там инспектора, который уже принес ей рапорт о необходимости дополнительной проверки мотоцикла «Ява».
Вениамин Брускин, сидя в окружении притихших, как нашкодившие дети, лилипутов, сказал ей:
– Товарищ майор! Вы меня без ножа режете! У меня же на завтра билет на венский самолет!
– Билет я вам помогу поменять, это не страшно, – не своим, а мягким, как у голубицы, голосом произнесла Седа и, сняв телефонную трубку, набрала номер. – Алло, шереметьевская таможня? Майора Золоторева, пожалуйста. Товарищ Золоторев, Седа Ашидова беспокоит. Мне нужно задержать одного гражданина, а у него билет на завтра. Вы можете обменять на рейс дней через десять?
– Но у меня виза кончается! – воскликнул Брускин.
– Это мы тоже уладим, не беспокойтесь, – проворковала Седа, прикрывая рукой телефонную трубку.
Лилипут в красном бархатном камзоле подошел к ней, поцеловал ей руку и сказал басом:
– Богиня! Прямо отсюда едем в «Арагви». Ты нам не откажешь, правда?
– Конечно, – не своим голосом сказала Седа. – Только проедем мимо моего дома, я переоденусь.
Слухи о том, что Седа-Могила
Впрочем, чтобы застать теперь Седу в таможне – это тоже надо было суметь! Она появлялась там посреди дня на час-полтора, всегда в разное время, быстро и не глядя подписывала все, что ей подсовывали на подпись, и тут же исчезала, то подхваченная лилипутами на такси, а то на первом попавшемся «леваке».
Но разведчики за то и получали свои зарплаты, чтобы выяснить все и до конца. Тем более что это не было так уж трудно – Седа и Брускин ни от кого не скрывали свой бурный роман. Наоборот, они открыто гуляли в самых модных в Москве ресторанах – «Арагви», «Узбекистан», «Советская», «ВТО», «Дом кино» и снова «Арагви». А днем – пивные бары в «Сокольниках», в Доме журналиста и на Арбате. И очень скоро те, кому было нужно, уже знали все подробности – что Брускин практически поселился у Седы в Грохольском переулке, 9, что по утрам она мчится на такси на рынок покупать ему свежие фрукты к завтраку, что после завтрака он «немножко спит», а потом «она опять прыгает к нему в постель и скачет так, что у соседей внизу люстра уже три раза падала». «Вы же понимаете, – говорили знающие люди, – если она до сорока лет была девушкой, то как ей нужно сейчас скакать, чтобы догнать все, что она упустила!»
Получив такие
