куда-то книзу, к руке, и удивленно взглянул на свое плечо. То, что он увидел, заставило его изумленно округлить глаза и даже задержать дыхание. Под пассами этого взлохмаченного еврея опухоль, все уменьшаясь, сдвигалась от плеча книзу, к руке, и это было так зримо и очевидно, как у питона, который медленно сдвигает по своему телу проглоченную только что добычу. А вмеcте с опухолью двигалась боль – книзу, к руке.
Через двадцать минут все было кончено. Крамер выдавил остатки опухоли из пальцев на руке Рубинчика, в последний раз стряхнул свои руки и пошел мыть их на кухню, словно на них действительно была грязь.
– Потрясающе! – сказал тестю Рубинчик, недоверчиво крутя рукой в воздухе и изумляясь полному отсутствию боли.
– Я тебе говорил! – гордо сказал тесть, словно это он сам исцелил Рубинчика.
– Сколько мы ему должны?
– Ничего! Он не берет денег!
– Но он же нищий!
Тут, прервав их разговор, вернулся с кухни Крамер.
– Несколько дней не поднимайте ничего тяжелого, и вообще с вашей пробитой аурой вам нужно не в эмиграцию, а в лес или на море. Грибы собирать, плавать… – сказал он и стал водить руками вдоль лица Рубинчика, объяснив: – Я вам дам немного энергии, чтобы быстрей зажили порезы. А то с таким лицом за границу!…
– Если вы умеете делать
– Могу, наверно, – сказал Крамер. – Вчера я одной женщине убрал рак матки, который ей уже отказались оперировать в больнице.
– Так почему вы сидите здесь? – воскликнул Рубинчик.
– Кто-то должен остаться в этой стране, – спокойно ответил Крамер.
– Зачем?
– Помочь этому народу. Ведь он болен.
Рубинчик смотрел на этою еврея во все глаза. Он не выглядел ни сумасшедшим, ни богемным поэтом. Он курил самые дешевые папиросы, и вряд ли в его холодильнике было что-нибудь, кроме двух пачек пельменей по 38 копеек за пачку. Но он не брал денег за исцеление больных и не уезжал в Америку со своим волшебным даром.
– Мы ввергли этот народ и кошмар коммунизма, и мы должны искупить это и помочь им выздороветь, – сказал он. – Я недавно крестился…
– Глупости! – вдруг вмешался тесть Рубинчика. – Если вы крестились, то должны знать современную русскую духовную литературу. Так называемый научный социализм – это не еврейская доктрина, а германская. И по сути своей, и по духу. И не забывайте, что именно немцы привезли Ленина в Россию, а уж про то, что Маркс был антисемитом, и говорить нечего. И спасутся, по Библии, евреи не тем, что будут креститься, как вы, а когда среди нас появится Мессия…
По горячности, с которой Нелин отец врезался в разговор, можно было подумать, что это продолжение какого-то давнего спора между ним и этим Крамером.
– Мы не можем отрицать еврейского участия в большевизме, это смешно, – спокойно сказал ему Крамер. – Восемьдесят процентов ленинского правительства были евреи.
– В таком случае вы признаете идею коллективной вины? – оживленно воскликнул Нелин отец. –
Рубинчик с изумлением смотрел на своего тестя. Он никогда не подозревал
– Я говорю не о нашей вине, а о своей личной ответственности, – сказал Крамер Нелиному отцу. – Там, на Западе, у больных есть лучшие в мире лекарства, прекрасные врачи и больницы. Поэтому здесь я больше нужен. Вот я и остался.
– Я тоже. Правда, не по своей воле, – сказал Нелин отец, – Но если говорить о еврейских комиссарах, то, во-первых, этого ленинского бандита Урицкого тоже убил еврей, и именно с целью искупить еврейскую вину за большевизм. А во-вторых – и это самое главное, – у ленинских евреев не было идеи покорить эту страну или прибрать ее к рукам. Они были просто безумцы, мечтавшие построить насильственный рай в варварской империи. И сами за это поплатились, ведь Сталин их вырезал всех до единого. И страна досталась русским секретарям обкомов, среди которых уже сорок лет нет ни одного еврея. И они же выбирают себе паханов – брежневых, громык, сусловых…
– Это тоже нужно лечить, – сказал Крамер. И категорически отказался взять деньги за исцеленное плечо.
– Я не знал, что вы знаток Библии, – сказал Рубинчик в машине своему тестю, когда тот вез его домой. – А что вы думаете об этом Крамере? Как ваша наука может объяснить то, что он делает?
– Научно все, что очевидно и может быть повторено в лабораторных условиях, – туманно сказал тесть. – А что касается самого Крамера, то он типичный еврей, хотя и крестился. Какая разница между фанатизмом искупления вины за коммунизм и фанатизмом ленинских комиссаров, которые этот коммунизм тут насадили? Но в одном он прав: эта страна действительно больна. К сожалению…
Теперь, лежа на верхней полке своего купе, Рубинчик пожалел, что не спросил ни у тестя, ни у этого Крамера о самых первых евреях на территории России. Наверняка они знают куда больше о Хазарском царстве, чем помнит он по каким-то школьным учебникам и случайным историческим книжкам. Но – поздно! Теперь уж – ни спросить, ни поспорить. Никогда! Какой дикий, ненатуральный, варварский разрыв духовного пространства эта эмиграция! Как живое тело, разрезанное саблей дикаря.
Рубинчик вздохнул.
Дети уже спали – Ксеня на соседней верхней полке, а Бориска внизу, с матерью. За темным окном проносились мелкие дальние огни, и колеса поезда клацали на стыках рельсов, как конские подковы. Поезд летел в ночь, всхрапывая все тем же зовущим на Запад гудком. Рубинчик лежал в синем свете ночника и смотрел сквозь окно. Какие-то быстрые изломанные тени не то деревьев, не то столбов возникали там вдруг и совсем рядом, словно старались схватить поезд за поручни вагонов. Они, эти тени, были похожи на хазарских всадников в стальных кольчугах и на забытые фразы старинной рукописи, но Рубинчик уже не удивлялся бродившим в его мозгу иудейским и хазарским словам и странным видениям за окном. Он прожил в этой стране тысячу лет или даже больше, его предки, его прадеды и братья прадедов сами стали этой землей и соком этой земли, но теперь они все вышли из могил и скачут рядом с поездом, уходя с ним в новое изгнание. Он, последний из рода хазарских Рубинчиков, переживший погромы киевских князей, русских казаков и украинских гайдамаков и чудом выживший на том роковом перроне 1942 года, негласно вывозит их с собой – всех вывозит: и Песаха, и Хашмоная, и царя Аарона, и князя Сабриила, и первого еврейского военачальника хазар, и жену его по имени Серах…
Боже мой, вдруг подумал Рубинчик, проникая взглядом в плоть вековечной Истории. Боже мой! Совсем недавно мой предок, который жил еще до Иисуса Христа, вот так же, как я, бежал с семьей и душами своих предков из земли Египетской… а потом из Иерусалима… и из Персии… и из Испании… И всюду мы оставляли книга, дома и могилы… И опять бежали, чтобы начать все сначала с другим народом, и учились их делу, и выходили с ними на войну, и любили их женщин, и рожали им Левитанов, Мечниковых и Пастернаков, и становились у них каганами и даже царями – зачем? Каждые сто или двести лет тысячи еврейских душ, зарезанных кто царем Вениамином, кто князем Олегом, кто Богданом Хмельницким, опять и опять поднимаются из могил и тащатся с нами в новое изгнание, хватаясь за поручни наших поездов и стуча копытами своих низкорослых коней.
Нет, вдруг подумал Рубинчик о Крамере, он уже не еврей. Потому что идея
