Из зарубежной прессы
Время заложников истекает
Чеченские террористы, взявшие в заложники 600 человек в московском театре, предупреждают, что начнут расстреливать пленников сегодня на рассвете, если Кремль не начнет вывод из Чечни своих 85 000 солдат. Срок их ультиматума истекает в 6 утра.
Чеченцы освободили вчера без всяких условий 21 заложника, включая восемь детей и двух раненых. Но все попытки добиться освобождения 70 иностранцев, включая двух британцев и четырех американцев, окончились провалом.
Позвонив из театра на радиостанцию «Эхо Москвы», заложница Анна Андрианова сказала: «Мы чувствуем, что что-то ужасное висит в воздухе».
Из Российской прессы
02.00-04.30. Журналистов попросили удалиться с одного из главных постов на 2-й Дубровской улице, откуда лучше всего просматривался фасад ДК.
По улице один за другим к зданию штаба проследовало несколько автомобилей с правительственными номерами. Эти авто сопровождали милицейские машины. Очевидцы наблюдали и группу из трех разведчиков, которая ушла на зады здания.
05.02. Неожиданно погасли прожектора на здании Института совершенствования человека, освещавшие центральный вход в ДК и площадку с автомобилями перед ним.
От штаба по руководству операцией под цепочку «КамАЗов», груженных песком и бетонными плитами (они отгораживают штаб от Дворца культуры), по одному стали пробираться спецназовцы. Стараясь оставаться незамеченными, они перебегают к левому, неосвещенному, торцу Театрального центра.
Участники событий
В последний момент нам сказали, что задача тактически меняется, что на рассвете террористы будут убивать заложников, и поэтому мы переходим на другой вариант штурма – с газом. В нашем отряде двенадцать оперативных групп, двум из них выдали баллоны, похожие на увлажнители воздуха. Носили их в руках, как ведра, – в темноте, от штаба-госпиталя через улицу, через кусты, и нужно было тихо и незаметно пронести их, чтобы террористы не увидели.
48 баллонов несли 24 человека. С ними были техник «Меридиана» и техник ДК на Дубровке, они говорили: «Вот здесь люк… Здесь дверь в вентиляционную комнату в подвале… Нет, здесь стена… А там у меня железная дверь, а тут у меня дырка…»
Так они зашли прямо в здание – там, с левой стороны, между колоннами, есть железная дверь в подвал и ход в комнату вентиляции. Дальше по трубам и лазам двигались на карачках, легкие, без бронежилетов – им сказали, что если там короб лаза металлический, то пойдете вообще в носках, чтобы «чехи» не слышали.
Но, слава Богу, там оказался железобетон, поэтому они пошли в обуви, только очень тихо. Со стороны это выглядело, наверное, странно – в темноте 12 привидений в противогазах, с автоматами на шее, с баллонами газа в руках, на карачках или пригнувшись, ушли в один отвод и 12 – в другой, к двум вентиляционным комнатам.
Там их встречали – наши еще десять часов назад туда прошли, заняли эту позицию, встречали их шепотом: «Ну наконец! Заждались вас…»
Им было слышно, как «чехи» разговаривают, слушают свою музыку – не в зале, а в коридорах, они же коридоры держали, наши их слышали через щели – женские голоса, мужские…
Тем временем в зале
Иногда чеченцы, тыкая пальцами в кого-нибудь из заложников, говорили: «Ты, ты и ты! Нам ничего не стоит расстрелять вас и выбросить из окна». Пережив такое, человек становится другим… Около трех часов ночи сказали, что можно расслабиться, следующие переговоры будут в десять утра. Если пройдут успешно, то нас отпустят, если нет – расстреляют. Брат, который был со мной в зале, передал мне свою футболку и пиджак, я спала, уткнувшись в них носом…
Бараев сказал: «Завтра в десять переговоры с Казанцевым. Спите до утра. Отдыхайте – ничего не случится». И люди стали укладываться спать…
Наконец мне разрешили подняться наверх, на балкон, к сыну. У него была высокая температура. Он был в майке и шортах, так как пришел сюда с репетиции с другими детьми. Детям чеченцы сказали, что их отпустят, они все время спрашивали, когда это произойдет. Конечно, они боялись. Когда я пришел, сыну стало немного легче, он попытался вздремнуть.
К нам на балкон поднялся Мовсар, и вдруг Гоша мне говорит: «Вставай. Покурим». Я удивилась: «Как это? Ведь нельзя!» – «Вставай, вставай!» И сам уже встает, идет по ряду к Бараеву. Ну, я за ним. Бараев тоже смотрит: куда это мы? Гоша выходит из ряда и говорит: «Мовсар, пошли покурим». Тот аж обалдел: «Ты чё, мужик? Двинулся?» А Гоша ему: «Знаешь, даже варвары давали смертникам покурить перед казнью. А тут, не дай Бог, – штурм. Давай выйдем, курнем». Бараев посмотрел на него, на меня, как-то так хмыкнул, как пацан, и вывел нас из зала. Там было темно, дуло из разбитого окна, и мы примостились на лестнице, сели так, чтобы снайперы нас не видели. Закурили. Между прочим, каждый свои – у Гоши был «Парламент», а у Мовсара «Мальборо». Гоша затянулся и сказал Мовсару:
– Достали вы нас, блин!
– Это вы нас достали, – ответил Мовсар.
Я даже испугалась от такого начала, взяла Гошу за руку и сжала. А он все равно…
– И чё, – говорит, – вам не хватает? Думаешь, вы без нас проживете?
Бараев помолчал, посмотрел на меня, на Гошу, потом сказал:
– Я себя, знаешь, за что ненавижу? За то, что думаю по-русски. Вот вы бы согласились думать по- монгольски?
– Зачем? – удивился Гоша.
– Ну, если бы Чингисхан не ушел из России, вы бы сейчас по-монгольски думали. Или по-татарски. Догоняешь?
– Угу… – сказал Гоша. – А по-арабски тебе будет легче думать?
У Бараева зазвонил мобильник, но он не реагировал, спросил:
– Почему по-арабски?
– По кочану, – сказал Гоша. – Если мы уйдем из Чечни, вас тут же какие-нибудь талибы прихватят.
– Вы уйдите сначала, – ответил Мовсар. – С талибами мы разберемся…
Потом посмотрел на экранчик мобильника, где высветился входящий звонок, и дал отбой. Мы еще
