Аттестационной Комиссией, послужило достаточным поводом к легализации Фёдорова. По инициативе нового начальника Пятого управления (следовательно, в действительности, с подачи Шебуршина) создали 'Специальную исследовательскую лабораторию' при Пятом управлении, формально подчинявшуюся НИИ медико-биологических проблем Минздрава СССР, который, в свою очередь, фактически был учреждением, имеющим прямое отношение к обороне.
Новая лаборатория находилась в прямом подчинении начальника 'Пятки', а о содержании деятельности Фёдорова никто ничего не знал и не имел права знать. Поэтому для работы Алексею Витальевичу оформили допуск '0' – самой высокой степени. Это облегчало возможность сношений с высшим начальством 'Конторы' и фактическое ничегонеделание в научном смысле. Одновременно Фёдоров получил отдельную квартиру с двумя телефонами, железной дверью и охранной сигнализацией. А присвоение звания полковника вместе с должностью завлаба прекрасно обеспечивало в материальном отношении. Впрочем, последнее обстоятельство его совершенно не интересовало, произошло против его воли, исключительно по инициативе председателя КГБ.
Сам Фёдоров без тени неудовольствия работал бы и совершенно бесплатно – лишь бы где-то что-то во время поесть. Однако легализация требовала от Фёдорова определённых внешних проявлений, соответствующих его официальному положению. Сюда относились и его внешний вид, и видимость служебной дисциплины, и усвоение необходимого стиля поведения и речи. Именно эти побочные эффекты легализации доставляли Фёдорову наибольшие трудности, причиняли серьёзные неудобства. Один раз он не выдержал и счёл возможным пожаловаться Шебуршину, сказав в заключение:
- Прошу понять, Леонид Иванович, что не о собственном удобстве беспокоюсь! Боюсь, что, поскольку я не профессионал-разведчик и не артист, то сорвусь, ляпну что-нибудь не то, не там и не так, а в результате завалю всё дело!
Генерал помолчал, видимо что-то вспоминая, и, непроизвольно поморщившись при этом, ответил:
- Да вижу я! Больше того, понимаю и сочувствую: поверишь ли – сам через такое прошёл! Давненько, правда… Ну, потерпи ещё около месяца: ведь вызовет подозрения, если я прямо сейчас переведу твою, так сказать, лабораторию в своё прямое подчинение. А через тридцать – тридцать пять дней, обещаю, совершенно официально и, надеюсь, без излишнего внимания посторонних переведу на особое положение.
Фёдоров невольно улыбнулся, услышав, что его соратник и официальный шеф назвал высших чинов КГБ посторонними. При этом он счёл необходимым сказать:
- Извините, товарищ генерал! Всё понял! Постараюсь не подвести!
- Да брось ты, Алексей! Какой я тебе здесь и сейчас генерал? В конце-то концов, давно пора признать, что ты здесь – резидент оттуда, из будущего, а я твой помощник, завербованный тобою агент! А вот на людях – там да, там подыгрывай!
- Само собой! Обещаю! – твёрдо ответил Фёдоров. – Извини, просто устал немного за последнее время.
- Ну да, немного! Всего каких-то там двенадцать – шестнадцать часов ежедневной работы! – с едким юмором, хохотнув, произнёс Шебуршин и закончил: – Вроде всё. Разрешите идти, товарищ резидент?
– Разрешаю! – с широкой улыбкой и чувствуя огромное облегчение (ощущение усталости почему-то бесследно испарилась), ответил Фёдоров.
Алексея Витальевича к этому времени уже давно не посещало неприятное чувство раздвоенности сознания. Он полагал, что это означало необратимость, успешность прохождения Главной бифуркации. Кроме того, он расценивал это и в качестве признака принципиальной правильности уже предпринятых шагов (мелких-то ошибок, наверное, не удалось избежать!), всей этой более чем напряжённой умственной деятельности. Память его за истекшие 19 месяцев необыкновенно обострилась. Он теперь мог вспомнить любой прочитанный им в прошлой жизни будущего текст, казалось бы прочно забытый. С точностью удавалось вспоминать хронологию тех или иных событий будущего, давать не только точную привязку ко времени, но и к именам действующих лиц. Но вот сегодня, седьмого июля 1984 года, раздвоенность сознания с прежней силой завладела им. Долго раздумывать над этим Фёдорову было ни к чему. Он мгновенно понял, что стоит на пороге новой бифуркации.
Бифуркация эта носила сугубо личный характер. Но ведь и назад в прошлое, в конечном счёте, его толкнули тоже исключительно личные обстоятельства. Кто знает, не погибни вся его семья в результате действий оккупантов, решился ли бы он – при всей своей патриотической настроенности – отказаться от сложившейся жизни и вернуться сюда? Скорее всего, нет! Но было и другое значение этой раздвоенности сознания, пугавшее Фёдорова: выходило, что его миссия изменения реальности может провалиться. В конце-то концов, идёт борьба двух миров! Война цивилизаций! Разбуженные им силы Сохранения и Возрождения страны пока что ещё недостаточно сильны. Всё развитие последних полутора с чем-то лет вполне может выродиться в простую девиацию. Тогда всё вернётся к исходному состоянию! Тогда опять Третья мировая война может оказаться проигранной – пусть при новых фигурантах вместо надёжно нейтрализованных известных предателей! Нет! Рисковать он не имеет права! 'Позвоню Шебуршину!' – решил он.
- Леонид Иванович, доброе утро!
- Привет, Витальевич! Ну, какие заботы? – бодро спросил генерал, но с уже хорошо известными Фёдорову интонациями, выдававшими занятость иными делами.
- Я бы не стал вас сегодня беспокоить, но появились признаки новой бифуркации!
- Та-ак! – произнёс строгий председатель КГБ, продолжив уже иным, спокойным, неторопливым, чуть мрачноватым тоном: – Что считаете необходимым предпринять?
- Тогда в этот день я поехал в Калининград, в поезде познакомился с будущей женой. А потом помогал матери, она ведь как раз оформила обмен квартиры на Калининградскую область. Понимаете, и теперь, и тогда!
- Та-ак… Тебя ведь сюда подтолкнуло личное горе. Так? Силы наши, разбуженные, кстати, тобой, ещё не так сильны, как хотелось бы. Думаю, что рисковать ты, то есть мы, не имеем права! Действуй! Не мне тебя учить! Денег хватает?.. Хотя, да, извини, – вспомнил генерал бессребренничество и непритязательность своего главного соратника.
Фёдорову подумалось, как хорошо всё-таки иметь такого вот надёжного, с полуслова понимающего товарища, порядочного, к тому же ещё и при этаком положении. Когда он твой начальник формально, а ты – его шеф неофициально.
- Я тебе оттуда позвоню, Леонид Иванович, на тот телефон.
- Да, да, обязательно! Я как раз хотел попросить. Ну, удачи!
- Спасибо, товарищ генерал!
- Вообще-то, в таких случаях принято посылать к чёрту!
- Вы ошибаетесь, Леонид Иванович! Вы пожелали удачи, а „к чёрту посылают', когда желают 'ни пуха, ни пера'!
- Точно так! Ну, позвони оттуда, а я тут сегодня зашиваюсь в делах по 'двойке'. Ты же сам меня загрузил! Ну, пока!
Едва Фёдоров поставил себе задачу поехать в Калининград, как чувство раздвоенности ослабло, стало довольно терпимым. Самым трудным оказалось взять билет не просто на нужный поезд, но ещё и в нужный вагон. Билеты в Союзе стоили дёшево, были всем доступны. И эта общедоступность порождала очереди и ощущение дефицита. В остальных сферах товарно-денежных отношений к середине 1984 года был достигнут заметный для Фёдорова прогресс. Особенно в сравнении с другой, пережитой им реальностью. Дело-то, в общем, простое: надо было держать оборотную массу наличных денег чуть ниже совокупной стоимости всех товаров (и услуг). Новому министру финансов СССР это удалось. С самого начала Фёдоров поставил эту задачу перед Шебуршиным, хотя тот сначала и не понимал всей её важности. Но к февралю, ко дню смерти Андропова, кандидат был найден и морально подготовлен к тому, что ему предстоит стать продолжателем дел легендарного сталинского минфина Зверева. На самом-то деле дефицит в той реальности возник много позже, когда производство благодаря усилиям 'реформаторов' сократилось в несколько раз, а полки ломились от товаров, не доступных обнищавшему народу, не располагавшему
