купцов-покупателей. Но вскоре, как рассказывали Иосифу слуги во дворце отца, один из этих русов, не дождавшись купца на свою девушку или на свои товары, начинал сам сочетаться с ней, а товарищ его, глядя на него и видя силу горячности этой девушки, тоже возбуждался желанием сочетаться. Иногда собиралась их целая группа, и сочетались они с девушками своими, и когда приходил наконец купец- покупатель, чтобы купить у них товар, раба или девушку, то русы уже не могли торговать, не могли оторвать себя от своих девушек из-за волшебной силы их фарджи, сильной, как зев питона…
И еще говорили в Итиле, что, когда умирает рус, женщины его царапают себе ножом руки и лица, а одна из них, которая его особенно любила, сжигает себя вмеcте с ним. Но видеть этого никто не видел, потому что русы не позволяют никому входить в страну свою, а убивают всех чужеземцев, приходящих к ним. Будучи высокого роста и смелые в нападении, они если нападали на другой народ, то не отставали, пока не уничтожали его полностью или обращали в рабство. Однако на коне они смелости не проявляли, а все свои набеги и походы совершали на лодиях и челнах, как и в этом последнем набеге Игоря на Самкерц.
И еще слышал Иосиф от послов арабских, проезжавших через Хазарию из страны русов, что внутри своей страны русы мало доверяют друг другу, постоянно носят при себе мечи, и коварство среди них дело обычное. Если кому из них удается приобрести хоть немного имущества, то родной брат или товарищ его тотчас начинает ему завидовать и пытается его убить или ограбить. Даже справить нужду свою они ходят не в одиночку, а в сопровождении двух-трех товарищей и с мечами, которые они кладут возле себя. А если, рассказывают, люди их страны увидят человека, обладающего подвижностью и знанием вещей, они говорят: «Этот более всего достоин служить нашему господу». И они берут его, накладывают ему на шею веревку и вешают его на дерево, пока он не распадется на куски. Они же, русы, злоупотребляя набизом, пьют его днем и ночью, так что иной из них и умирает, держа кубок в руке…
Но правда ли все это? Теперь, когда Иосиф сам оказался в стране русов и когда увидел их трупы и услышал их предсмертные стоны и крики, все, что слышал он раньше об их силе, отваге и исключительности, показалось ему сомнительным и мало реальным, как огромное число прочих выдумок и сказок, которые сочиняют хазарские купцы-рахдониты, кочующие по всему свету от знойной Гиспании до загадочного Китая. Но от этого еще сильней, чем раньше, захотелось Иосифу глянуть за крепостные стены Киева и своими глазами увидеть жизнь этих красивых и высоких, как пальмы, людей, уже столько десятилетий наводивших своими набегами страх и ужас на Булгарию, Германию и даже на великую Византийскую империю. Однако и этого он не мог себе позволить, поскольку не пристало ему, сыну иудейского Царя, врываться в крепость с толпой алан и касогов, жадных до грабежа и насилия.
Так размышляя, дошел Иосиф до своего шатра, стоявшего в ста шагах от шатров великого Песаха и его кундур-хаканов. Конюх-кипчак выбежал ему навстречу, перехватил у него поводья коня и тут же увел его обтирать, мыть и кормить, а Иосиф, на ходу сбрасывая слугам свои мокрые одежды, направился в шатер. И замер от изумления: перед его шатром на подушках и походных ковриках сидели двенадцать русских девушек, светловолосых и светлокожих, прекрасных лицом, с тонкими талиями и с круглыми накладными коробочками на грудях. При его появлении они вскочили по окрику безбородого перса-скопца — старшего евнуха великого Песаха.
— Что это? — спросил у него Иосиф по-персидски.
— Подарок, который прислал тебе мой господин.
Евнух поднял светильник и пошел с ним вдоль ряда пленниц, потупивших глаза.
— Посмотри на них, Иосиф. Северные богини! Одна лучше другой! Кожа, как слоновая кость. Волосы, как мед. Груди…
Кровь гнева и гордости бросилась в голову Иосифу.
— Убери их! — резко крикнул он, разом поняв наконец, что имел в виду Песах, когда говорил, что сегодня ночью ему будет не до переговоров с русским князем. Но пусть этот Песах хоть трижды великий полководец, как он смеет так насмехаться над ним, сыном Царя!
— Убери их сейчас же! — на иврите повторил свой приказ Иосиф.
Но скопец евнух лишь отрицательно покачал головой:
— Я не хочу потерять и голову, переча тебе, царевич, — сказал он по-персидски. — Но выслушай меня. Ты не можешь не принять этого подарка. Великий Песах отнял их от своего сердца, ведь я выбрал их для него, а не для тебя…
Хитрый перс снова пошел со светильником от девушки к девушке, освещая их тонкие фигуры и потупленные долу лица.
— Конечно, он мог послать тебе золото или меха. Но что золото для Песаха или для тебя, царского сына? Песах отдал тебе самую сладкую добычу, смотри! Если ты выгонишь их, ты оскорбишь первого хакан- бека своего отца! Можешь не брать их всех, можешь оставить себе только одну, но отказаться от такого подарка…
Иосиф уже и сам понял, что не может так грубо обойтись с Песахом, который только сегодня утром спас ему жизнь. К тому же он действительно восемь дней и ночей без отдыха гнал русского князя и загнал его точно в капкан, и, значит, и ему принадлежит часть добычи — не только по праву царского сына, но и по праву воина.
Иосиф поднял глаза и посмотрел на пленниц, которые, потупившись, с тревогой прислушивались к гортанным звукам персидской речи. Только теперь, когда угас его гнев, он смог разглядеть их по- настоящему. Конечно, он был мужчиной к этому моменту, он познал уже трех персиянок и одну девственницу-гречанку из гарема отца, но робость мальчика вдруг вошла в его сердце. Потому что не видели дотоле глаза его такой красоты. Все в них было странно, волнующе и ново для него, черноволосого и приземистого шумерийского семита: их шелковые волосы цвета меда, их тонкие белые лица, их плечи цвета слоновой кости, их маленькие груди, закрытые круглыми накладными коробочками из чистого золота, знака принадлежности к богатому сословию, их высокие и узкие, как морские водоросли, тела и их стройные белые ноги. И впервые в своей короткой жизни оробел избалованный хазарский царевич, и не знал, кого из этих див выбрать для своего удовольствия, и застыл в затруднении, потому что все они были прекрасны, как нордические богини, и казались такими же недоступными, хотя и стояли пред ним с опущенными в землю глазами.
И вдруг одна из них, крайняя, с тремя нитями крупных зеленых бусин на шее, каждая из которых стоит шкурку соболя, с золотыми коробочками на груди и золотыми гривнами-браслетами на руках и ногах, вскинула свои пушистые ресницы и глянула на Иосифа прямым взглядом. Голубыми были глаза у нее, серо- зелено-голубыми, как иней морозным утром, и такими бездонными, что разом ослабли колени Иосифа, и язык пересох, и мысли спутались. Словно нырнул он в ледяную, как прорубь в зимнем Итиле, глубину и там, в этой изморозной глубине, его вдруг обдало жаркой, горячей языческой жертвенной кровью…
Но в тот же момент евнух-скопец резко вскинул плетеную нагайку, чтобы ударить пленницу, дерзнувшую поднять глаза на сына Царя. Однако Иосиф жестом удержал его руку.
— Эту! — сказал он. И, смутившись, ушел в свой шатер.
Он не видел и не слышал, как перс в досаде сказал: «Царский выбор!» — и как он наотмашь ударил избранницу Иосифа по лицу своей пухлой ладонью в перстнях.
Ночью, по вызову Иосифа, евнух Песаха привел ему эту девушку. Теперь она выглядела еще бледней и прекрасней, чем раньше. Она была чисто вымыта помощницами евнуха, красиво одета в златотканые и прозрачные турецкие шелка, она пахла арабскими травами, а ее медовые волосы были расчесаны и заколоты костяным гребнем с дорогими зелеными камнями. Но во взгляде ее — прямом и твердом взгляде ее голубых глаз — не было ни страха рабыни, ни испуга пленницы. Наоборот, теперь она выглядела даже старше пятнадцати лет и, к изумлению Иосифа, оказалась выше его ростом — не намного, может быть, всего на треть ладони, но и с этой высоты она смотрела на него надменно, высокомерно, властно.
Ее рост и взгляд смутили Иосифа и выбили его из ритуала обращения с женщиной, знакомого ему по отцовскому гарему. Там, в итильском гареме, и опытные в любви персиянки, и девственница-гречанка не смели и глаз поднять на сына великого хазарского кагана, а сами разували и раздевали его и изысканными ласками воспламеняли его плоть и утоляли ее. Но эта русская пленница отнюдь не собиралась склоняться к его обуви, а своими холодными глазами свионки, как стальными клинками, отстраняла его от себя.
Эта неожиданность, эта ледяная ее надменность в глазах и в осанке заставили Иосифа застыть и
