подчиненным:
— Вот так нужно работать. А если какие-то дети не будут похожи на Рубинчика и матери будут все отрицать — тоже ничего! В конце концов, разве их запирательство не свидетельствует о глубоком психологическом воздействии на них Рубинчика? Они же боготворят его! И мы построим на этом весь процесс! Не просто суд над еврейским Казановой, а над жидом, который совращает, развращает и закабаляет души наших русских сестер, разрушает их психику и мораль, превращает их в членов своей тайной сексуальной секты! И пусть они хоть сто раз все отрицают! Когда мы предъявим их суду, вся публика и пресса возненавидят его точно так, как вы, — только за то, что эти девки так сногсшибательно красивы!
Но когда Барский вернулся в Москву, ему пришлось отвлечься от операции «Дева».
Срочно, секретно
Начальнику Пятого Главного управления генералу Свиридову А. К.
ОПЕРАТИВНОЕ УКАЗАНИЕ
В связи с прибытием в Москву 21 августа с. г. лидера ООП Ясира Арафата и в целях упреждения нежелательных эксцессов, принять меры по изоляции на срок с 20 по 25 августа всех активистов сионистского движения, а также всех лиц, представляющих потенциальную угрозу успешному пребыванию товарища Арафата в Москве.
О выполнении доложить.
Первый заместитель председателя КГБ СССР генерал-майор С. Цвигун
Москва, 17 августа 1978 г.
Резолюция:
Начальнику Отдела «Е» полковнику Барскому:
К НЕМЕДЛЕННОМУ ИСПОЛНЕНИЮ!
О ВЫПОЛНЕНИИ ДОКЛАДЫВАТЬ ЕЖЕДНЕВНО.
Начальник Пятого управления генерал Свиридов.
Барский вздохнул: конечно, Ясир Арафат летит в Москву из-за неожиданного предательства Анвара Садата, египетского президента, который месяц назад вдруг запретил коммунистическую партию, выслал из Египта всех советских советников и затеял прямые переговоры с Израилем. Но везет же жидам! Мерзавец Рубинчик даже не подозревает, что благодаря Ясиру Арафату он пробудет на свободе еще несколько дней.
34
Это была очередь за персиками. В гастрономе «Таганский» на Таганской площади. Самая заурядная очередь, каких сотни в Москве то тут, то там по случаю появления в продаже болгарских помидоров, финской обуви, турецкой халвы или кубинских бананов. Впрочем, летом этих очередей еще больше — за яблоками, огурцами, арбузами, картошкой, вишнями, клубникой и т. п. В расчете на эти авось подвернувшиеся по дороге фрукты и овощи люди не выходят из дому без плетеных сумок-«авосек», кошелок, портфелей. И всюду в Москве — в метро, в автобусах, в трамваях — эти емкости с дневной добычей…
А эта очередь была за персиками — крупными, крымскими, с ворсистой кожицей на подрумяненных южным солнцем боках. Рубинчик решил, что ему повезло: в очереди всего человек сорок, значит, стоять недолго, ну — полчаса. Зато в воскресенье, когда он поедет к детям в Люберцы, у них будет праздник.
— Вы последняя?
— Я, — не повернувшись, ответил какой-то русый женский затылок с волосами пучком и дужками очков за ушами.
— По сколько дают?
— По три кило, — буркнул затылок, увлеченный каким-то чтением.
— В одни руки? — сострил Рубинчик, у него было хорошее настроение.
Затылок в недоумении повернулся, и, как только Рубинчик увидел это лицо, жаркий, как сполох, удар крови по венам буквально прервал его дыхание. Словно он случайно взялся рукой за высоковольтный провод.
«Бежать! — тут же подумал он. — Немедленно бежать! Это опять ловушка!»
Но какая-то странная сила и остатки здравого смысла удержали его на месте. Спокойно, Иосиф. Нельзя быть таким паникером и трусом. КГБ не может расставить русских див во всех московских очередях или знать, что именно сейчас, в 9.27 утра, по дороге из котельной в штаб-квартиру Инессы Бродник, он углядит из своего «Москвича» людей, выходящих из гастронома с персиками, и решит купить детям пару кило. К тому же в Москве и нет настоящих, исконных русских див, эта наверняка провинциалка. Хотя, черт его знает, ведь раньше, когда он работал в редакции, у него не было и минуты увидеть в Москве не то что девичье лицо или фигурку, но даже перемену погоды.
Зато теперь у него уйма свободного времени. Неля уехала с детьми из удушающей городской жары в Люберцы, к своим родителям, и он впервые живет жизнью настоящего писателя: утром в квартире Инессы Бродник пару часов редактирует сухие сводки борьбы евреев за право на эмиграцию из СССР, потом спит до вечера, а ночью в котельной пишет книгу об исходе евреев из России. Книгу, которая станет в один ряд с «Архипелагом» Солженицына и «Доктором Живаго» Пастернака.
Что она читает?
Впрочем, нет, он не станет еще раз испытывать судьбу — обжегшись на молоке, дуют на воду.
А читает она Валишевского, он узнал с первого взгляда на корешок переплета. Польско-французский историк Казимир Валишевский, «Петр Великий», 1912 год издания. С тех пор Валишевского никогда не издавали в России, и даже странно, где она могла взять эту редкую книгу. Черт возьми, почему эта очередь абсолютно не движется? За ним заняли уже больше десяти человек, а он не продвинулся ни на шаг и даже не перешагнул порога магазина!
Девушка перевернула страницу, и он успел заметить через ее плечо название главки: «Женщина». Интересно, он еще помнит хоть что-нибудь из Валишевского или забыл напрочь?
Рубинчик закрыл глаза, как он делал в детстве на школьных экзаменах. И тут же вся 101-я страница с главой о роли женщин в жизни Петра Великого возникла перед ним, словно на столе в саратовской библиотеке, где он читал эту книгу пятнадцать лет назад.
— «Он слишком занят и слишком груб, чтобы сделать любовницу достойной своего имени или даже подходящею женой,
— процитировал Рубинчик. –
Он устанавливает цену на ласки, расточаемые петербургскими прелестницами солдатам, по одной копейке за три поцелуя, он платит Екатерине, будущей императрице, после каждого свидания один дукат…»
Девушка в недоумении повернулась, и теперь он увидел ее глаза. Это были отстраненно-холодные зелено-синие глаза, увеличенные круглыми линзами очков.
— Что вы сказали? — спросила она негромким грудным голосом.
— Нет, ничего… — слабо выдохнул он, чувствуя, что у него снова, как недавно в Киеве, начинает гудеть в затылке.
Она отвернулась, заглянула в книгу и вновь обратилась к нему.
