пятерых воинов. Но. скиф не пытался бежать, он также покорно шагал за колесницей, как будто продолжал оставаться прикованным к ней.
Так шли дни за днями. Персы углублялись в степь.
Сначала тянулась неровная местность, чувствовалась близость Понта по долетевшим струям соленого ветра и белым чайкам. Потом пошла плоская необозримая гладь. Открывалась подлинная Скифия с дремотным колыханием трав, жужжанием шмелей, криками коростеля, стадами зубров, сайгаков и кабанов, с тучными дрофами и с серебряными трубами лебедей в речных заводях. В степях стояла знойная весна: зацвел ковыль, жеребились дикие кобылицы и, предводительствуемые вожаками, повели жеребят на заветные пастбища. Иногда, совсем близко, из вькокой травы поднималась задорная морда степного коня.
Атосса шла в самой гуще пешего войска, в клубах пыли, в потных испарениях. Большую часть пути сидела в закрытых носилках, пропитанных благовониями. Но она хотела видеть степь и потребовала, чтобы ей позволили идти в передовой линии. К удивлению Эобаза, представшего перед царем с этой просьбой, Дарий не стал противиться. При имени Атоссы он испытывал теперь глубокую горечь и редко посещал ее. Непроницаемое лицо, взгляд, полный затаенных чуждых мыслей — вот, что осталось от прежней царицы — его вдохновительницы. Дарий рассказывал ей, как скифы день и ночь бегут перед ним, не смея оглянуться и посмотреть на стальную поросль мечей и копий, заменивших траву в их степях, как он настигнет их у Гипаниса или у Борис-фена, истребит воинов и поведет закованных жен и детей в рабство. Он не остановится после этого, но пойдет в загадочные земли Гелонов, одноглазых Аримаспов, дойдет до самых гриффонов, охраняющих золото, и посетит земли счастливых гипербореев. Потом он достигнет края земли.
Атосса слабо улыбалась. Царь оскорблялся, сердился и уходил недовольный. Всю нежность он стал изливать на Сандану — черную кобылицу с белым лучем во лбу. В ней не было ничего от простых коней, подверженных рабскому уделу напрягать мышцы и уставать. Она не храпела при самой бешеной скачке, легкое дыхание едва улавливалось ухом, а на ровном точеном теле не выдавался ни один мускул. Самые сильные ее движения были легки, как полет чайки.
Странное чувство испытывал царь, слыша восторженное ржание и встречаясь с полным обожания взглядом. Трепет ее огня заглушал у него тревогу, вызванную непонятным недугом Атоссы.
Когда ему передали просьбу царицы, он не выразил ни удивления, ни гнева. Велел сделать, как она хочет.
III
Атосса знала все наслаждения, доступные людям царского рождения, — роскошь яств и одежд, убранство чертогов, но никогда не знала радости стоять по пояс в траве, чувствовать себя вросшей в мягкую землю и колыхаться, как эти цветы, полные света и воздуха. Когда ее двор очутился впереди войска, перед шелестящим зеленым океаном, она сошла с носилок и весь день шла через травяные заросли, осыпаемая пыльцой, обвеянная вином и медом. Проходила через большие пышные цветы, заткавшие окрестность ярким ковром. Среди этих евпатридов степи скромным демосом белели наполненные солнцем крокусы, распускались зонтики ромашек, звездами светились фиалки. Но музыку запахов создавали не они, то были совсем незаметные цветики, притаившиеся в гуще зелени. Особенную струю испускала маленькая травка с синими огоньками, с резким горьковатым ароматом, до того бодрящим, что Атоссе казалось, будто до этих пор она не знала истинной свежести. Порой она ложилась в траву и смотрела, как качаются над нею стебли и венчики, беззаботные, не знающие о приближении лютой смерти под копытами полчищ Да-рия. Они шептали про радость бездумного бытия, про сумрак своих зарослей, где живут с золотым отливом жучки и кузнечики, ходят древними чудовищами дрофы, подстерегаемые волками, свистят суслики, вьют гнезда степные орлы и где всем телом ощущается материнская близость земли. И еще шептали о чем-то таком, от чего
Атосса замирала, бледнела и исполнялась сладкого ожидания.
Она заменила свои большие, как дворец, носилки легкими, убранными пучками чебреца и юмшаня. Лежа в них, можно было доставать головки пионов и срывать ромашки. В полу раздвинутые занавески несло теплом, цветами, простором полей. Однажды носилки шли медленно, обгоняемые то колесницами, везшими нарядные клетки с павлинами и обезьянами, то роскошно убранным верблюдом, колыхавшим на горбу ларцы с драгоценностями царицы. Показались воины, сопровождавшие пленника. У царицы захватило дух. Как в минуту смертельной опасности зароились пестрые мысли и ни одна не была приведена в исполнение. Ни отвернуть лица, ни задернуть занавеску не успела. Скиф показался.
Точно завороженная змеиным взглядом, глядела она в точеное, как из камня, лицо и снова, как в первый раз, не видела ничего, кроме бездонных глаз и улыбки — загадочной, но такой знакомой и тайно близкой. Чуть живая упала на подушки и когда пришла в себя, прошептала:
— Это он!
IV
В войске опять заговорили о тяжелом недуге царицы.
Она часто останавливала носилки, прекращала кругом движение и спрашивала рабынь и воинов — слышат ли они что нибудь? Ей говорили про скрип колес, лязг оружия, конское ржанье, но она нетерпеливо повторяла: «Нет! Нет!» — и указывала в степные дали. Люди напрягали слух, но в степи стояло безмолвие. Тогда царица, гневная удалялась в носилки. В ушах у нее стоял гул пафосского храма.
Антилид объяснял всё борьбой огня и воды. Воды не встречали уже четвертый день. С тех пор, как перешли Истр, она сделалась главной заботой военачальников. Если первое время попадались болота и ручейки, то чем дальше, тем безводнее становилась степь. Воду стали запасать и везти на далекие расстояния. Каждый всадник ехал с двумя перекинутыми через седло бараньими мехами.
Аравийские кони, возросшие в пустыне, легко переносили жажду. Тоже и египетские. Но изнеженные сочными лугами и обильными водопоями кони Азии, Мессопотамии, Ирана — хрипло дышали, колени их начинали дрожать.
Атосса не страдала от жажды; в ее обозе были большие глиняные амфоры с водой из Заба. Но Антилиду казалось, что эта вода утратила свои свойства и не способна поддерживать равновесие с частицами огня в теле Атоссы. Только чистая свежая вода может восстановить правильное соотношение элементов.
В войске последние капли воды иссякли день тому назад. Кони и люди шли с пересохшими глотками. Делали глубокие заезды в стороны в поисках водопоя, но ничего, кроме бесконечного волнующегося ковыля, не встречали. Только к полудню заметили темное пятно, как тень от облака. Посланные вернулись с вестью: вода.
Антилид настоял, чтобы Атосса первая испила свежей влаги и искупалась в ней. Он отправил ее в сопровождении египтян к тому месту, где расстилалась огромная тень. То была лощина, поросшая ольхой, орешником, лозняком. Туда вела змеистая тропа, протоптанная кабанами и дикими лошадьми. Спустившись по ней, Атосса очутилась перед хрустальным озером, дышавшим такой свежестью, что ей захотелось разбить шатер и прожить здесь всю жизнь.
Лотос! Лотос!
Египтяне молитвенно уставились на кувшинки. Сходство с нильскими зарослями придавали также висевшие на тростниках гнезда пичужек.
Атосса не стала купаться. Ее испугало мохнатое темное дно с извивающимися змеями корней и шевелящимися паучьими лапами. Она выпила чистой, как слеза, воды и следила за хороводом рыб. Между тем, войско толпилось в ожидании, когда царица кончит обряд. Ло-щину окружили, как вражескую крепость, и когда Атосса со свитой покинула ее, конница стала спускаться к воде, повалив кусты, обрубая ветки
