— Пошла, пошла! Завтра скажешь. — А когда Настя уползла-ушла, мать повернулась к Алене, обняла ее, прижала к себе: — Ничего не говори. Поплачь сначала…
И Алена, порывисто уткнувшись в материнское плечо, действительно вдруг расплакалась — бурно, сразу, словно в ней прорвалось все, что накопилось за месяцы тверской и испанской жизни.
Мать гладила ее по плечам.
— Ничего, ничего… Выбрось этих принцев из головы… Надо жить как все…
30
Утром новый отчим — маленький и пожилой, но энергичный Кузьма Аверьянович — живо завел свой старенький «Запорожец» и запихал в него мать с Артемкой и свою дочь толстушку Веронику, дожевывавшую завтрак и складывавшую книжки в ранец.
— Настя! — суетился он. — Быстрей! Что ты в самом деле? У меня вот-вот педсовет начнется, а вы тут чухаетесь! Все, поехали! Настя!
Но Настя пролетела мимо машины прямо к калитке и крикнула на бегу:
— Я в школу не еду, я в пикет!
— Стой! Какой еще пикет? — изумленно спросила мать из машины.
Но Насти уже и след простыл.
— Ну, дурдом!.. — сказала мать.
Кузьма Аверьянович дал газ и выкатился со двора.
Алена осталась в доме одна.
Прошлась по горнице и второй комнате, замечая, что тут появились кресло-кровать, старенький письменный стол со стопками ученических тетрадей, книжные полки с книгами.
Постояла у детской люльки.
Взяла с полки одну книжку, вторую… «Педагогика»… «Трудовое воспитание»… «Корифеи философской мысли»… Открыла верхнюю тетрадь в стопке школьных тетрадок. «Как я провела лето. Сочинение»… Выглянула в окно на заснеженную деревню и низкое серое небо, отягощенное грядущим снегопадом… Открыла свой чемодан, достала яркую испанскую открытку с видом Марбельи и заглянула на свою печную завалинку, чтобы повесить там эту красоту. Но оказалось, что там на стене все ее принцы стерты, а вместо них налеплены фотографии модных артистов и певцов в самых нелепых сочетаниях — Леонтьев рядом с Мадонной, Бандерас с Ириной Салтыковой и Суханов с Клаудией Шиффер.
Алена решительно сорвала эти фотографии и вместо них приклеила свою открытку. Затем достала из чемодана плейер, включила его, надела наушники — и новомодная французская группа «113» разом вознесла ее из Долгих Криков ввысь, за низкую облачность. Но Алена, спохватившись, тут же стянула с головы наушники, отбросила их вместе с плейером в чемодан. «Надо жить как все!» — приказала она себе.
Тем временем почтальон Виктор верхом на коне переехал замерзшую речку, поднялся по берегу в Долгие Крики, миновал первый дом, второй и привычно остановился у калитки дома Алены. Спешился, набросил поводья на кол плетня, снял с коня почтарскую сумку, извлек из нее пачку писем и пошел с ними к дому, но вдруг замер.
Навстречу ему выходила Алена — куртка внаброску, платок на плечах. Несколько секунд они молча смотрели друг другу в глаза.
— Здравствуй, Витя, — сказала наконец Алена.
— Т-ты… ты приехала? — не верил своим глазам Виктор.
Алена усмехнулась:
— Как видишь. Ого, сколько писем! Это мне?
— Нет, все Насте, от солдат, — заторможенно произнес он и, не отрывая от Алены влюбленных глаз, отдал ей письма. — Алена…
Проглядывая конверты, Алена отозвалась:
— Да, Витя…
— Ну, ты это… — Он стал теребить свою шапку. — Ты хоть расскажи, где была, чё видела.
— Где была? Вот с Испании только вернулась.
— С Испании?! — изумился он. — Ну и как там?
— А чё? Нормально. Люди живут.
— Алена…
— Что, Витя?
— Я это… Я теперь на почте за главного, вот коня получил. Покататься хочешь?
Алена смотрела ему в глаза, проглядывая в них свою судьбу, и словно не слышала.
— Что ты сказал?
— На коне, говорю, хочешь покататься?
Она пришла в себя и усмехнулась:
— А то ж!..
Взяла поводья одной рукой, второй ухватилась за луку седла, поставила ногу в стремя и с неожиданной прытью легко вскочила на коня, хлопнула его по боку ладонью и сказала в ухо:
— Пошел!
И конь с неожиданной резвостью вдруг сорвался с места в карьер и полетел по деревне.
— Эй, куда? — испугался Виктор. — Коня загонишь! Он же казенный!
Но Алена, не слыша его, понеслась во весь опор и еще пришпорила коня стременами.
…А потом под сыпью снега Алена и Виктор шли по единственной деревенской улице.
— Конечно, сейчас трудности в государстве, это понятно, — рассуждал Виктор. — Но уже есть движение к лучшему. Нам на почте уже лошадей дали…
Тут он осекся, заметив необычное оживление возле церкви-клуба.
Вход в клуб был забит крест-накрест досками, а рядом с входом стоял Марксен Владиленович, цепью прикованный к церковной ограде и с биркой-плакатом на груди, как у Чернышевского при публичной казни. Только у Марксена на бирке были написаны другие слова, на ней значилось:
ЖУКОВ! ВЕРНИТЕ НАРОДУ ОЧАГ КУЛЬТУРЫ!
Вокруг Марксена стояли дети-пикетчики, бывшие члены балетного кружка, с аналогичными плакатиками в руках. Среди них торчала и Настя.
И здесь же суетилась группа областного телевидения, состоявшая из телеоператора с камерой на плече и телевизионной журналистки, которая металась с микрофоном между прикованным Марксеном и подошедшим сюда Жуковым.
— Вот уже который месяц длится в деревне Долгие Крики борьба за клуб, — говорила журналистка в телекамеру и в свой микрофон. — Но послушаем председателя сельсовета… — Она повернулась и умело сунула микрофон Жукову. — Господин Жуков, что вы думаете по этому поводу?
— Во-первых, это у нас не деревня, как вы сказали, а уже село, — ответил Жуков. — Это во-первых. А селу положено иметь церковь — действующую и с попом…
— Но у вас же нет попа! — перебила настырная журналистка.
— Пришлют! — убежденно сказал Жуков.
— Хорошо, а теперь спросим другую сторону. — И журналистка подошла с микрофоном к Марксену. — Марксен Владил… — Тут она запнулась и старательно выговорила по слогам: — Вла-ди-ле-но- вич, что вы имеете против открытия церкви?
— Я объявляю голодовку! — заявил Марксен.
— На какой срок?
Но Марксен не дал ей себя запутать.
