— Отдыхайте, Павел Родионович, — сказал Костя. — Сейчас вам нужен только отдых.
Мы вышли из палаты, и, пока шли до кабинета дежурного хирурга, Костя всё поглядывал на свои пальцы, словно увидел их впервые. Я понимал, о чём он думает.
В кабинете он принялся бестолково ходить из угла в угол. Мы оба молчали.
Потом в кабинете появилась Мария Фёдоровна.
— Уснул, — сказала она.
— Садитесь, Мария Фёдоровна, — Костя предупредительно подвинул кресло.
Она присела на самый краешек, лёгкая, смущающаяся, в любое мгновение готовая вскочить и броситься обратно в палату.
— Но как же он смог? — вырвалось у меня. — Глазные нервы… Это ж такая нечеловеческая боль! И потом, стоило ошибиться скальпелем на один миллиметр и…
Мария Фёдоровна виновато улыбнулась.
— Видите, как получилось. Он настоял, чтобы я побывала у Наденьки, а я, дура, не догадалась, что у него на уме.
— Так рисковать! — зарычал Костя. — В одиночку! Да с вашей-то помощью ему было бы насколько проще!
— Что вы! — Мария Фёдоровна испуганно замахала руками на Костю. — Да я в его делах абсолютно ничего не понимаю. Какая там из меня помощница…
Домой я возвратился оглушённый. На вопрос перепуганной матери: «Что случилось?» — кажется, улыбнулся и тем успокоил её.
— Голубаев… — сказал я. — Понимаешь, я встретил Голубаева.
Я думал теперь не о самом открытии, а о том, как оно было сделано.
Нет, не просто желание снова стать зрячим двигало Голубаевым. Потребовалось нечто более могучее и страстное, то самое стремление, которое на протяжении всей истории медицины рождало врачей- безумцев, готовых поступиться собственной жизнью ради крупицы истины.
Я припоминал имя за именем, трагедию за трагедией, победу за победой. И образы, лица, известные мне по иллюстрациям в учебниках и по портретам, украшавшим стены аудиторий института, вставали в моём воображении. Но все они отступили перед лицом с провалившимися веками на пустых глазницах — лицом Голубаева.
