Для проекта «ЭММА» эта радиограмма означала начало практического окружения Европы подводными «энергетическими решетками» («Энергетические матрицы малые»), способными по радиосигналу вызвать направленное землетрясение на расстоянии до 400 километров от морской штольни. Для помощника начальника Генерального штаба Советской Армии по стратегическим научно-техническим разработкам полковника Сергея Ивановича Юрышева эта радиограмма означала премию в сумме 2000 рублей, генеральские погоны и отпуск на 24 рабочих дня. Полковник Юрышев стоял у широкого, выходящего на Арбат окна своего кабинета в Генеральном штабе, курил и смотрел на метельную Москву. Он любил этот город.
Обладая феноменальной зрительной памятью, он знал в этом городе не только каждую улицу, но чуть ли не каждый дом. Теперь он смотрел на заметаемую снегом Арбатскую площадь, на людей, которые, подняв воротники и уклоняя лицо от морозного ветра, спешат в предпраздничной спешке по магазинам. Как обычно, накануне праздника Революции в московских магазинах появились колбаса, сосиски, фрукты и даже мороженая говядина. Юрышев смотрел на этих людей, движущихся с наклоненными вперед, к земле, фигурами. Их руки и плечи оттягивали тяжелые авоськи и портфели с пакетами…
Это была его страна, его народ, его жизнь. Трудно ли, горько ли жить этим людям в ежедневной заботе, где достать молоко для детей, кусок мороженого мяса или килограмм огурцов, – они живут, не ропщут. Только пьют все больше и больше – хоть подорожала водка, но пьют: дешевые портвейны, чачу, самогонку, чистый медицинский спирт. «Веками любую беду в России заливают водкой, – думал Юрышев, – любое горе веселят и топят во хмелю». Но он не мог пить, пробовал – и не мог утопить в алкоголе даже каплю своей беды. Три месяца назад его пятнадцатилетний сын Виктор – единственный, безумно любимый сын, победитель юношеских математических олимпиад, худощавый высокий мальчик, который писал стихи, сочинял шахматные задачи и не поцеловал в своей жизни еще ни одну женщину, кроме своей матери, – приехав из летнего лагеря домой на день раньше положенного срока, застал свою мать, жену Юрышева, с любовником. И не в постели, не укрытых одеялом или хотя бы простыней, а на полу, на ковре, в какой-то бесстыдно-извращенной позе. Он выскочил из квартиры, а Галя, набросив халатик, догнала его где-то во дворе и на коленях, заливаясь притворными слезами, упросила не рассказывать отцу. И вечером, когда Юрышев, как всегда, приехал с работы, устроила дома праздничный ужин в честь возвращения сына из лагеря, она была удивительно нежна, заботлива, разговорчива, услужлива. Она прижималась то к мужу, то к сыну – это был изумительный семейный вечер, если не считать, что Виктор сидел молча, бледный, и Юрышев, как бы между прочим, шутя, спросил у него, не влюбился ли он, часом, в кого-нибудь в летнем лагере. Галя подхватила тему, сказала, что пора, пора уже Вите дружить с девочками, встречаться, влюбиться и вообще стать мужчиной. Посреди этой тирады мальчик встал и молча ушел в спальню. Через минуту там прозвучал выстрел. Юрышев вбежал в спальню и увидел еще падающее со стула тело сына, его залитое кровью лицо и свой офицерский пистолет «ТТ» в белой руке Виктора. В другой руке был лист бумаги с быстрым, бегущим почерком:
«Папа, не верь ей. Она шлюха. Я видел это своими глазами. Я не могу…»
Дальше сын ничего не написал, а просто, держа пистолет на два миллиметра выше правой брови, спустил курок.
Юрышев сообщил в милицию, что сын погиб при неосторожном обращении с пистолетом отца, получил на службе выговор за неправильное хранение личного оружия и выгнал жену из дома, заставив ее предварительно своей рукой написать ему на бумаге все, что видел Виктор в тот день. Он не изменял ей ни разу за семнадцать лет совместной жизни, он любил ее, и сын всю жизнь видел, что отец любит мать, и сам любил ее, как святую, и гордился – Юрышев не раз замечал это, – гордился тем, что у него красивая, молодая, любимая отцом мать. Все кончилось, все сломалось и разрушилось в один день – семья, отцовство. И уже не помогали ни алкоголь, ни запойная работа, ни скромная, тихая двадцатилетняя официантка Таня, с которой он попробовал забыться во время очередной командировки на базе подводных лодок в Балтийске. Даже Москва наполнилась жгуче-болевыми точками – вот здесь, по Кропоткинскому бульвару, он гулял с сыном, вот здесь, в плавательном бассейне «Москва», учил его плавать, в этом старом шахматном клубе сын занял третье место среди юношей, а вот тут, на Арбате, они попали весной под проливной дождь и, промокнув до нитки, звонили домой матери и хохотали – два полувзрослых-полумальчишки…
Юрышев отвернулся от окна – он не мог, он не хотел жить в городе, где каждая улица мучила его воспоминаниями о сыне. Жестокими бессонными ночами он понял, что не выдержит этой жизни, что никакая работа, никакие военно-стратегические разработки и планы оккупации Европы в 24 часа, оккупации Китая в 67 часов, захвата Афганистана, прорыва к Персидскому заливу или вот этот проект «ЭММА» – сотрясти Европу сейсмическим оружием, которое «У-137» уже начала устанавливать в морских скважинах вокруг Европы, – никакие военные игры не поглотят полностью его мозг, его жизнь. Раньше это имело смысл – ради семьи, ради карьеры, ради самоутверждения в своих глазах и в глазах любимой жены и сына, – да, это имело смысл, и он всегда добивался своего: в сорок лет стал помощником начальника Генштаба по стратегическим разработкам, но сейчас – кому, ради чего и зачем эта жизнь? И ясным умом аналитика он понял, что нет и не будет для него ни одного радостного дня до тех пор, пока он живет в мире, где каждый камень, каждая улица и каждое мальчишеское лицо напоминают ему о сыне. Здесь у него нет будущего, здесь это будущее – одна кровоточащая рана или зажатое в кулак сердце. Да и что держит его здесь, в этой стране? Ни сестер, ни братьев, отца расстреляли в 37-м году, когда Юрышеву было полтора года, а мать он похоронил семь лет назад. И простое решение пришло в одну из бессонных ночей и стало утверждаться в нем, захватывая его мысли, – Запад, Америка. Кем бы он там ни стал, что бы ему ни пришлось там делать – это будет другой мир, другой во всем – от лиц вокруг тебя до улиц и языка. Он стал жадно интересоваться американской жизнью, читать всю поступающую в библиотеку Генштаба американскую литературу, журналы, книги, газеты. И его цепкий ум легко вылущивал из ярких журнальных фотографий картинно-этикеточной жизни голливудских актеров крупицы реальной американской жизни с ее безработицей, забастовками, преступностью, жестокой конкуренцией и повседневным страхом за завтрашний день. Может быть, из сотен тысяч потенциальных эмигрантов из СССР он был единственным, кто выискивал, где только мог, сведения о негативных сторонах американской жизни. И, находя, – радовался. Потому что знал: это для него. Именно эта борьба за жизнь, которую ему придется начать там с нуля, поглотит его и спасет. Водителем такси, грузчиком, да кем угодно – лишь бы уйти в эту борьбу за жизнь с головой, лишь бы отдать этой борьбе свою изнуряющую бессонницу…
Но одно дело – мечтать и даже сказать об этой мечте какому-то случайно встреченному американскому корреспонденту, и совсем другое – сегодня, сейчас уехать в Кировский заповедник и ждать там сигнала CIA. Он почти не сомневался в том, что этот сигнал придет. Теперь, после того, как Гущин посадил на мель возле натовской базы в Швеции свою подлодку и весь мир гадает, зачем, для чего русским это нужно, CIA из кожи вылезет вон, чтобы достать его, Юрышева. Если только этот корреспондент передал им о его предложении…
Уже без четверти пять, через десять минут закроется секретная часть. Пора, Юрышев, сказал он сам себе. Нужно открыть сейф, вытащить из него все секретные материалы и карты и отнести их в «секретку». Конечно, не мешает еще раз взглянуть на них, но и это излишне – при его памяти он может и без карты назвать точные координаты морских штолен вокруг Европы, куда будут заложены «энергетические решетки». Он может наизусть продиктовать все характеристики нового сейсмического оружия, разработанного в Морском институте на шоссе Энтузиастов. Жаль только, что нельзя и подумать вывезти с собой из СССР двадцатиминутный строго секретный фильм «Проект 'ЭММА'», снятый специально для Политбюро ЦК на студии военных фильмов. Вот уж тогда бы Запад ахнул: они увидели бы своими глазами, как в безоблачный день «X» серия локальных землетрясений потрясет прибрежные морские и воздушные базы НАТО, европейские порты и столицы. Обрушатся шахты баллистических ракет, треснут бетонные покрытия аэродромов, расколются морские причалы, лопнут трубопроводы водоснабжения, газа, канализации, и вся Западная Европа окажется в хаосе стихийного бедствия – без всякого видимого нападения Советского Союза. И тогда, осуществляя свой «гуманный долг помощи пострадавшим народам Западной Европы», в эти страны вступают советские войска – без единого выстрела, вооруженные не снарядами и ракетами, а ремонтной техникой, медикаментами, передвижными кухнями и электростанциями. Благодарная Европа будет встречать их уцелевшими от землетрясения цветами…
