Жизнеописание

прошлого года он задолжал семьдесят девять крон двадцать три эйрира. Так вот, за эти товары Свейдн обещал отдать к следующей осенней ярмарке минимум восемнадцать ягнят. Но двадцать девятого сентября тысяча девятисотого года, в шесть часов вечера, скажу напрямик, этот голубчик заявился с пятнадцатью ягнятами вместо обещанных восемнадцати. И ведь в тот самый день он купил семь с половиной аршин белого полотна, десять фунтов сахару, два с половиной фунта кофе и к этому еще добавил ламповое стекло. А что делать? Торговать-то надо. А Свейдн еще до окончания срока своих полномочий отправился на тот свет, и к списку его долгов прибавились доски на гроб и три литра водки».

Так понемногу жизнеописания удлинялись и разными путями продвигались вперед. Рассказ о Речном Береге в эти дни боролся с северо-западным ураганом, бушевавшим пока на плоскогорье Овечьих Языков, но гигантскими шагами приближавшимся к благословенным хуторам. История Устья в последнее время запуталась во множестве трудностей, испытывала сложности и любой ценой стремилась обойти истину, но так, чтобы это было не слишком заметно. Как раз сейчас повествование вырвалось из трясины и дело гало уже к концу. Словом, все выглядело именно так, как и предполагала Рагнхильдур: имя немецкой подружки не упоминалось…

Однако удовлетворенной истина себя не чувствовала, ибо, когда она заглядывала через плечо историографа и читала то, что изливалось на бумагу, кое-что ей все-таки не нравилось. Ей казалось, что там много лишнего, а с другой стороны, не хватает таких вещей, которые надо бы обязательно записать черным по белому.

На некоторых исторических хуторах жизнь била ключом. Скоро эта жизнь, вероятно, будет перенесена прямо в книги и впоследствии послужит для всеобщей пользы. Однажды поздно вечером, когда супруги на Мысу уже легли спать и уже приближались к вратам мира грез, во дворе взревел джип и в дверь отчаянно заколотили.

– Должно быть, ко мне, – сказала Рагнхильдур, встала с постели, открыла окно и выглянула наружу.

– Рагнхильдур, здравствуй, милая, – раздалось со двора. – Я за тобой. Собирайся скорей и поехали, У Лёйги моей, понимаешь, схватки начались.

– Брандур, дорогой, успокойся, – ответила Рагнхильдур, – я и так ждала тебя. Это ведь у девочки первый ребенок, и поэтому едва ли все произойдет в мгновение ока. Я пока соберусь, а ты заходи и глотни чего-нибудь горяченького, согрейся.

– По-твоему, Рагнхильдур, я еще и кофе успею выпить? – усомнился гость, но все же дал себя уговорить. Хозяин открыл ему дверь и провел в дом.

– Извините за беспокойство в такой поздний час, – сказал Брандур, входя в гостиную, – но жизнь, надо сказать, забавная штука. Я бы не удивился, случись это с Сиггой или Рут, они-то уже взрослые девушки, но, черт подери, это стряслось с Лёйгой, а ведь она, что ни говори, невеста завидная.

– А что тут такого? Девушка она здоровая и крепкая и, если не ошибаюсь, была недавно помолвлена, – заметил Гвюдмундур.

– Да нет, сдается мне, она одна и думала, что помолвлена. Помолвка – штука ненадежная. Другое дело, если бы он женился, мерзавец…

– Да, нынче так заведено. И едва ли она считала, что ей нужно советоваться с Рагнхильдур, ведь она вообразила, что у нее самой ума палата. Я же человек простой, вот и спрашиваю: уж не… не… не Гримоульвур ли это? Извини, Брандур, за любопытство.

– Гунноульвур, ты хочешь сказать? Только что проку об этом говорить. Лёйга молчит, клещами слова не вытянешь. Одно я знаю точно: либо это он, либо сислумадюр. Но кто бы ни был – губа у него не дура.

– Да, Брандур, голубчик, таково течение жизни, в ее историю постоянно вписываются новые и новые главы, – сказал Гвюдмундур. – А как ты думаешь, что он собирается сейчас делать: пойдет дальше на север, по хуторам, или в Рейкьявик вернется?

– Не знаю, Гвюдмундур, не до этого мне сейчас. Надо бы на погоду посмотреть, откуда нынче ждать ветра: с северо-запада или, может, к утру с юго-востока.

Хотя Рагнхильдур очень спешила, она все же успела поставить на стол кофе и оладьи.

Брандур тоже торопился как мог: залпом осушил пару чашек кофе, быстро, не жуя, проглотил оладьи и яростно разгрыз сухарь. Пока он ел и пил, речь его была несвязна, монотонна и отрывиста.

– Да, жизнь переменчива, как и погода… то солнышко светит… то проливной дождь… Тут ни убавить, ни прибавить, да что говорить… кое-что, разумеется, скрыто… но сейчас я, кажется, начинаю лучше понимать события прошлого года… мог ведь предполагать, что так… а получилось, конечно, наоборот… а теперь дела уже полным ходом… неженатый, и, следовательно, никаких препятствий жениться… так-то оно так, а поэтому… хм!.. но, думаю, вряд ли все же он… скорее, надо полагать, другой… Впрочем, книга чертовски хороша… на днях ездил на юг, в рейкьявикский содом, поторопить… и видел ее в наборе… получается четыреста одиннадцать страниц… ловко набрано… ловко написано… это он умеет, ничего не скажешь.

– А тебе не кажется, что выгода от этого невелика будет? – спросил Гвюдмундур.

– О, чертово семя, выгоды никакой… обещали богатый гонорар, а на поверку – жалкие крохи, и червячка не заморишь.

– Тут дело обстоит так же, как с траулерами. Промысел на них связан с большими издержками и дорогим оборудованием, – сказал Гвюдмундур.

– Золотые слова, Гвюдмундур. Если прикинуть, это самое оборудование мне и моим домашним ох каким дорогим выходит… Нет, Рагнхильдур, третьей чашки не надо, хватит уж.

Его больше не уговаривали, и Брандур вскочил на ноги, молча твердым и быстрым рукопожатием поблагодарил за угощение и направился к выходу. Рагнхильдур тоже была готова, эта женщина никогда не заставляла себя ждать.

Минуту спустя джип, пыхтя и чихая, исчез в синей летней ночи… и жизнеописания продолжали удлиняться.