утро у них дома, но категорически отрицает убийство.
Ему хотелось поглядеть, как отреагирует на это Люба.
— Врет все, — устало процедила она. — Верьте ему больше. Чтобы Николай дал ему взаймы — любого спросите, найдите хоть одного человека, которому он дал бы взаймы. От него снега зимой не допроситься было. А он — взаймы, да шесть тысяч…
— Значит, вы думаете, он убил?
Люба пожала плечами и как-то искоса поглядела на Николаева.
— Я нашла у него деньги и Колькину ручку. Остальное — ваше дело, Павел Николаевич. Вы — следователь.
— Скажите, Любовь Михайловна, какой у вас размер обуви?
Люба усмехнулась невесело, пристально поглядела на Николаева.
— Тридцать девятый, Павел Николаевич.
— А у вашей дочери Наташи?
— Тридцать седьмой. Вы что, нас подозреваете?
— Никого я, Любовь Михайловна, не подозреваю, работа у меня такая, все сличать, проверять, уточнять.
Работа, понимаете, из этого всего и состоит.
— Я понимаю, — вздохнула Люба.
— Ладно, тогда пока все. Мы вас еще вызовем.
— Это как положено, — с какой-то укоризной глядела на него Люба. — Как положено, так и делайте.
А вот деньги те, которые якобы Иван у Николая взял взаймы, нельзя ли назад получить, наши ведь это деньги, а нам сейчас очень тяжело. Даже на похороны я у своей матери занимала из тех, что она на свои по крохам копила. А работает у нас одна Наташа, получает она семьсот рублей. А нас трое, Павел Николаевич, поймите это.
— Я все понимаю, Любовь Михайловна, но деньги эти сейчас являются вещественным доказательством.
На них отпечатки пальцев. Отдать их вам до конца следствия мы не можем, извините уж.
— А когда же оно закончится?
— Когда убийцу найдем.
— А если и вовсе не найдете?
— Найдем, Любовь Михайловна, обязательно найдем, и, думаю, очень скоро, — вдруг улыбнулся Николаев. — И получите вы свои деньги в целости и сохранности.
— Вы так думаете? — испуганно спросила Люба.
— Да. Я так думаю.
— Значит, вы Ивана Фомичева убийцей не считаете?
— Идет следствие, Любовь Михайловна. Рано еще делать выводы.
— Ну ладно, всего доброго, Павел Николаевич.
Пропуск отметьте мне.
— Давайте. Всего доброго.
«Да, — подумал Николаев, — переменилась она за этот день изрядно. Видно, что-то узнала новенькое.
Только вчера она уверяла, что именно Иван убил брата, а теперь стала тише воды ниже травы. Похоже, дело довольно ясное».
Затем в кабинет Николаева вошла стройная светловолосая девушка в сером коротком платье и туфлях на высоких каблуках. Волосы были гладко причесаны, макияжа на лице мало. Производила девушка приятное впечатление.
— Павлова Наталья Александровна? — спросил Николаев.
— Да, я. Мне вот назначено.
— Проходите, Наташа, садитесь, пожалуйста.
Николаев внимательно глядел на Наташу. Лицо ее было совершенно спокойно, ни малейших признаков волнения на нем не было.
— Расскажите мне, Наташа, о вашем отчиме, покойном Николае Фомичеве, о его окружении, поподробнее, пожалуйста.
— Что я могу сказать? Работал мясником в продмаге, там же работала моя мать. После гибели отца примерно через год они поженились. Зарабатывал хорошо, всех нас кормил. Это потом я пошла работать, после школы. Окружения никакого у него не было. Только мать с братьями приезжали иногда, да в последнее время появились собутыльники. Ну это когда он уже сильно пить начал. И все. Что я могу еще сказать?
— А каковы были ваши с ним отношения?
— Отношения обычные, как у отчима с падчерицей, — холодно ответила Наташа. — Он меня кормил, я его уважала. Все.
Николаев внимательно глядел на нее. Голубые глаза девушки были совершенно непроницаемы Никакого волнения, никакой затаенной мысли Николаев не мог прочитать в них.
— Вы не любили его?
— Конечно, нет, — пожала плечами Наташа. — У меня был прекрасный отец, мне было восемь лет, когда он погиб. Я его любила, это был очень хороший человек. За что мне было любить такого человека, как Фомичев? Но я не осуждала мать, что она вышла замуж.
Она еще была молода, что же ей в тридцать четыре года крест на себе ставить? А уж мне, выходит, такая судьба…
— А все же, чуть поподробнее. Фомичев был строг с вами, когда вы были маленькой? Как он-то к вам относился?
— Он вообще мужчина был строгий. Ко всем. Специально меня не обижал. Когда была виновата, наказывал. За дело. Я претензий к нему не имею.
— Вы говорите очень официально, Наташа, мне хотелось бы услышать ваше личное мнение о случившемся. Ведь его же убили, убили прямо в квартире, зарезали ножом. Вы-то что по этому поводу думаете?
— Я ничего не думаю. Место тут официальное, я и отвечаю официально, мы же с вами не в кафе сидим.
А кто убил Фомичева, я понятия не имею. Может быть, брат прирезал?
— Может быть, может быть…
— Или из собутыльников кто-нибудь. Дурное дело нехитрое.
— Тоже не исключено.
— Я, во всяком случае, его не убивала, — вдруг резко произнесла Наташа, глядя в глаза Николаеву немигающим взглядом. В Наташиных глазах заблестели молнии. Николаев понял, что она вовсе не так проста и наивна, какой хочет казаться. И разговаривать с ней будет очень непросто.
— Что это вы вдруг? — попытался улыбнуться Николаев. — Что вы, Наташа? Разве я вам что-нибудь не то сказал?
— Да все вы правильно сказали, господин следователь. Ваше дело расследовать и подозревать. А подозреваете вы мою мать и меня. Недаром же про размер обуви у мамы спрашивали.
Откровенность Наташи обезоружила Николаева, и он не знал, что сказать. Подумал с минуту, взял сигарету, закурил.
— Вы не курите? — предложил ей.
— Вообще-то не часто. Но за компанию могу, если сигарета хорошая. У вас что, «Кэмел»? Крепкие, но ладно, давайте.
Николаев протянул ей пачку, щелкнул зажигалкой. Наташа положила ногу на ногу, деловито, умело затянулась сигаретой. Николаев внимательно поглядел на нее. «Хороша девушка, — подумалось ему. — Она сразу как-то не бросается в глаза, ничего эффектного в ней нет. А вглядишься и оценишь. И манера держаться импонирует — выдержанная, с достоинством, без всякого заискивания и без грубостей, хамства.
