Но Николаю Николаевичу, узнай он об этом обстоятельстве, не было бы до него никакого дела.
Впервые в жизни он чувствовал, что ему вообще все равно, что подумают о нем люди, включая его самого. Важно было лишь идти по улице, сжимая в руке ключ от ячейки.
В одном из уголочков подсознания ехидный голос нашептывал, что с тем же успехом можно было бы написать письмо Деду Морозу, как делают детишки. Только те маленькие и еще совсем не знают жизни, а он человек взрослый, почти состарившийся даже, и ему должно быть стыдно верить в такую чушь и надеяться на чудеса, которых все равно никогда не бывает, никогда-никогда, как инопланетян и всего того, что выходит за рамки привычного стандартизованного мира.
– Ну и пусть, – шептал Николай Николаевич. – Ну и пусть...
Сердце билось в груди, и было немного страшно, но не так, как в преддверии оглашения диагноза врачом, а как перед прыжком в воду с вышки, и когда на ботинке вдруг развязался шнурок, Николай Николаевич зацепился за него ногой и чуть не упал, но не разозлился и не чертыхнулся, а лишь рассмеялся, сам не знаю, чему.
Он наклонился, чтобы завязать шнурок, а, поднявшись, сразу же увидел перед собой лицо, которое никогда не забывал, и задохнулся от счастья.
– Коля, – сказала Лизочка Протопопова удивленно, но в ее голосе не было вопроса, а в волосах была седина, только он не заметил. – Господи, ты! Как ты, как?!
– Прекрасно, – сказал Николай Николаевич. – Превосходно, великолепно, замечательно. Исключительно.
Пахло сиренью и сбывающимися мечтами.
Племянник Генка сидел в кафе вместе с приятелями по театральному кружку и весело рассказывал, как разыграл дядю, притворившись инопланетянином.
В потемневшем небе сгустились фиолетовые сумерки и, если бы кто-то пригляделся, то увидел бы висящий над городом инопланетный корабль с обшивкой, блестящей металлом неизвестного земной науке происхождения.
Хотя, возможно, это была просто звезда.
Ринат Газизов
Я и мисс Н.
Рассказ
Сначала Конрад увел мою девушку. Это было давно, еще в колледже. Безусая юность, увитые плющом стены общежития, субботний бейсбол – я, как эталон неудачника, вечно на скамейке запасных, – и книги, тетради, погрызанные карандаши. Сверстники самых разных достоинств, разномастные, как собачки на выставке. И сосед по комнате – рыжий хам с брекетами, что сияют не хуже бриллиантового колье, – и кондитерская, испускающая флюиды крема и ванили, и однокурсницы в форменных юбочках в клетку, тоже испускающие (не юбки, а девушки) манящие флюиды.
Прежние чувства когда-то давили влагу из глаз. Как соковыжималка насилует грушу – сталью по мякоти. Слезы мои могли бы сравниться со стихией, бушующей рядом, – они такие же соленые. Словом, стыд и позор, с чем ни сравнивай. До встречи с мисс Н. я был – признаю! – слезливым ничтожеством с набрякшими веками и кривым позвоночником. Вот Конрад, наверно, никогда не плакал. И не потому, что у него нет генов сентиментального отца, а сам он так же далек от неврастении, как и от чтения английской классики. Просто Конрад – это не я. Если оставить его на безлюдном острове, в полярной пустыне, да хоть между Сциллой и Харибдой, вручив коробок спичек и перочинный нож, Конрад построит футбольный стадион и торговую империю.
Знаете, есть такие люди, которые льву в пасть заглянут, президента своего возведут и воздух превратят в бумажки с портретами Вашингтона.
Конрад был из этой породы людей, поэтому он не стал останавливаться на достигнутом.
Забрав мою девушку, он поговорил с бандой Билли Воткинса.
И те перестали избивать меня по четвергам до обеда. Синяки постепенно сползли с моего тела, а я с тех пор не израсходовал и цента на пластыри. Громила Воткинс, казалось, не замечал несчастного хлюпика, Конрад здоровался со мной в коридоре и даже извинялся за то, что лишил меня милой половинки, которая, кстати, предложила остаться друзьями.
Тогда-то я и подхватил психическое расстройство – или оно подхватило меня, кто знает?
Неуверенность, переходящая в фобию, на почве несчастной любви; навязчивые мысли и эмоции, которые мозг – от недостатка йода и глюкозы – стал персонифицировать. Мои страхи вдруг напялили на себя клыкастые ухмылки и пиджаки, надушились зловоньем. Мечты обзавелись пунцовыми губами и глубоким декольте; сидя на лекции, я по рассеянности, бывало, гладил их стройные ноги.
Безумие хлопало меня по плечу и морщилось от лекарств, прописанных врачом – «Специально для нашего юного неврастеника: пообедал – запей микстурой, поужинал – подложи под подушку можжевельник, и волнения перед экзаменами как не бывало!..».
А потом вся эта дребедень (или переходный период, или шизофрения, или поиски души – каждый называет по-своему) вдруг оборвалась, и я познакомился с мисс Н.
Оглядывая всю свою жизнь – крупнее план! чуть приблизить!.. – перекладывая кирпичики памяти так и эдак, я понимаю: рано или поздно мы должны были встретиться. Как ось и колесо, как перо и бумага.
В тот вечер дождь, напористый и хлесткий, застучал в окно. Пустующая моя душонка попросилась наружу, и я покинул комнату, все еще жмурясь из-за ослепительных брекетов соседа. Рискуя простудиться и слечь, я пересек двор, поляну, сел под кроной одинокого тополя. Свитер промок и толстой тряпкой облепил тельце. Капли скользили вдоль пробора – и по носу, по носу. Наплывающий от полосы леса туман стелился по зеленому блестящему ковру.
И стоило мне снова вспомнить обо всех недавних унижениях, как из тумана выплыла она. Мисс Н.
Подойдя ближе, она склонилась надо мной и посмотрела в глаза. Улыбнулась. Провела рукой по волосам, отбрасывая их назад. Мне показалось, что мы знакомы, что где-то мельком видели друг друга. Этот миг узнавания грозил стать вечностью, и тогда она прильнула ко мне и выпила мои слезы. Мисс Н. рассмеялась, взяла в свои сильные горячие руки мое сердце. И оно забилось вдвое сильней, зарокотало, словно починенный двигатель в руках умелого моториста. Потом мисс Н. оглядела скукожившуюся душу и разгладила ее уверенным движением, распахнула свитком и в отблесках молний прочла все, что в ней есть.
Мисс Н. забрала боль из моей головы, взамен вложив воспоминание о нашей первой встрече.
Когда ливень устал бить по земле, мы взялись за руки и поклялись никогда не расставаться.
И она уже двадцать лет как со мной.
Необузданная, неотразимая.
Моя мисс Н.
Бушует рядом океан, синева встает валом и бьется о берег. Брызги, пена, бешеный ветер, и мисс Н. улыбается. Богиня шторма идет со мной по песчаной набережной. Рука об руку. И чайки визжат окрест.
Если кто-нибудь у вас спросит: «Знакомы ли вы с самым счастливым человеком в мире?», можете смело отвечать: «Да! Это он, учитель словесности, мужчина, которому Конрад поломал жизнь. Мужчина, который любит мисс Н.!».
Конрад и моя бывшая, конечно, видели мисс Н. Они знали о наших отношениях, и я убежден, что эта парочка нам завидовала. Конрад больше не здоровался со мной. Бывшая старалась нарисовать на лице презрение, но она была бездарным художником. Билли Воткинс все чаще вылезал из машины времени, и атрибуты его неандертальской персоны (волосатые руки, покатый лоб, несвязная речь) часто вставали на моем пути, и не только по четвергам до обеда! Но выбитые зубы и сломанные ребра никогда больше не заставляли меня плакать.
Потому что мисс Н. выпила мои слезы – досуха.
Она любит меня таким, какой я есть. Вернее, каким я стал – потому что благодаря ей я изменился. Любовь наша – это реакция присоединения; два качества вместе дают третье. Химия, волшебство, судьба – ни одно название не охватит это безбрежное чувство, эти касания, потоки энергий, сладкие путешествия в запредельные миры и плоды, последствия их...
Одним из последствий стала Месть.
О, я и мисс Н. овладели Местью, как опытный всадник – упрямым мустангом. Иногда Месть слишком
