— Том! — крикнул ему Линкольн. — У нас здесь все в порядке. Можешь пока идти. — Затем он обратился к Сакс. — А мы уже, как мне кажется, попрощались. Ты и я. Поэтому не стоит портить мне такой роскошный финал.
— Ты не посмеешь этого сделать.
«Кто же это успел наябедничать? Может быть, Питер Тейлор? — размышлял Райм. — Доктор мог почувствовать, что мы с Томом пытаемся его одурачить».
Райм заметил, как Сакс принялась изучать предметы, появившиеся на столе. Просто дары волхвов какие-то: бренди, таблетки и самый обыкновенный пластиковый пакет. И резиновая полоска, примерно такая же, которую Сакс наматывала себе на туфли. (Сколько же раз он возвращался домой, позабыв снять эти чертовы полоски, и тогда Блэйн в ужасе повторяла: «Какой кошмар! Соседи подумают, что ты не в состоянии купить себе новую пару обуви! Нет, Линкольн, ты меня с ума сведешь!»)
— Сакс, немедленно сними наручники с моего доброго доктора. И в последний раз прошу тебя: выйди отсюда.
Она нервно рассмеялась:
— Прости меня, но его поступок в штате Нью-Йорк оценивается как преступление. Между прочим, прокурор может при желании классифицировать его как покушение на убийство.
— Я просто беседовал с пациентом, — вставил Бергер.
— Вот поэтому вы и обвиняетесь только в попытке. Пока что. Мы еще проверим ваши отпечатки пальцев через компьютерную систему. Посмотрим, может быть, против вас еще что-нибудь найдется.
— Линкольн, — уже не на шутку встревожился Бергер. — Как же так? Я не могу…
— Мы сами между собой разберемся, — настаивал Райм. — Сакс, ну, пожалуйста…
Она стояла, чуть расставив ноги, руки на бедрах, прекрасная и неумолимая.
— Вперед! — рявкнула Амелия, посмотрев на доктора.
— Сакс, ты даже не представляешь, насколько для меня это важно.
— Я не позволю тебе убить себя.
— Не позволю?! — разъярился Райм. — Не позволю? А с какой стати я должен спрашивать на это твоего разрешения?
— Мисс… — спокойно начал Бергер, — офицер Сакс, это его личное решение, и оно ничему не противоречит. Линкольн вполне осознает то, что делает. Он понимает больше, чем, пожалуй, все остальные мои пациенты.
— Пациенты? — скривилась Амелия. — Вы, наверное, хотели сказать, жертвы.
— Сакс! — укоризненно взглянул на нее Райм, стараясь, чтобы его голос не прозвучал слишком уж растерянно. — Мне потребовался целый год, чтобы найти человека, готового помочь в таком деле.
— Может быть, потому и так долго, что это неверное решение. Об этом ты никогда не задумывался? И почему именно сейчас? Прямо во время расследования?
— Ну, а если бы у меня начался еще один приступ, переходящий в удар? Я бы вообще потерял всякую способность общаться с внешним миром. Я сохранил бы возможность воспринимать все происходящее, оставаясь при этом полностью неподвижным. Ну, а если мозг у меня продолжал бы работать, тогда вообще никто бы не осмелился нажать за меня на курок. По крайней мере, сейчас я могу отвечать за свои поступки.
— Но почему ты так решил? — не унималась Сакс.
— А почему бы и нет? Ну, скажи, что же тут неверного?
— Ну… — Амелии казалось, что аргументы против самоубийства настолько очевидны, что и не стоит их перечислять. — Потому что…
— Ну-ну, продолжай, Сакс…
— Во-первых, это проявление трусости и слабости.
Райм рассмеялся:
— Ты что же, хочешь начать дискуссию по этому поводу? Неужели? Ну, что ж, по крайней мере, это честно. «Трусость», говоришь ты. Давай вспомним тогда сэра Томаса Брауна: «Когда жизнь становится ужаснее смерти, только тогда открывается истинная ценность жизни». Смелость перед лицом непреодолимых бедствий и страданий… Классический аргумент в пользу жизни. Только если все это правда, зачем нужна анестезия перед операциями? Зачем продают аспирин? Почему болеутоляющие препараты занимают первое место по продаже? Прости меня, но я могу сказать тебе точно, что в боли нет ничего хорошего.
— Но ты не страдаешь от боли.
— А как ты определяешь понятие боли, Сакс? Может быть, отсутствие всяческих чувств и есть боль?
— Но ты можешь приносить огромную пользу. Ты только посмотри на себя: твои знания, твой опыт…
— Это уже так называемый социальный аргумент. Он весьма популярен. — Райм взглянул на погрустневшего врача, но тот молчал. Сейчас Линкольн увидел, что Бергер заинтересованно смотрит на бледный позвонок, лежащий на столе. Он взял его в закованные руки и медленно поглаживал. Райм вспомнил, что этот человек когда-то был ортопедом.
— А кто сказал, что я должен обязательно приносить какую-то пользу обществу? — продолжал он, снова обращаясь к Амелии. — Напрашивается вывод, не могу ли я, наоборот, вносить какой-то отрицательный вклад своими действиями? Ведь я могу и вредить обществу. Как себе самому, так и остальным.
— Ну что ж, такова жизнь.
Райм улыбнулся:
— Но я выбираю смерть, а не жизнь.
Сакс задумалась, пытаясь подобрать нужные слова:
— Это просто… В общем, смерть — это неестественно.
— Разве? Вот Фрейд бы с тобой не согласился. В конце концов, он отказался от принципа получения удовольствия, чувствуя, что должна существовать другая реальность, не имеющая эротического начала и в то же время являющаяся движущей силой. Она и предусматривает логическое завершение всего того, что мы сотворили в жизни. Наше саморазрушение является совершенным и естественным выходом. Все в этом мире умирает — так что может быть естественней смерти?
Амелия нервно почесалась.
— Ну, допустим, — согласилась она. — Может быть, жизнь для тебя — это вызов, это миллион проблем, которые остальные люди просто не замечают. Но я почему-то подумала… все то, что я знаю о тебе, наводит на определенную мысль. Ведь ты как раз такой человек, который не отступает перед трудностями и готов им противостоять.
— Трудностями? Давай-ка я кое-что тебе расскажу. В течение целого года я был вынужден прибегать к помощи искусственного вентилятора легких. Ты видишь шрам, оставшийся от трахеотомии? Так вот, при помощи изнурительных дыхательных упражнений и моей чудовищной силы воли мне удалось преодолеть зависимость от этого механизма. В результате мои легкие остались такими же сильными, как у обычного здорового человека. Даже это можно считать подвигом. И на это я потратил восемь месяцев своей жизни. Ты понимаешь, о чем я сейчас говорю? Шесть месяцев для того, чтобы управлять элементарной животной функцией, находящейся на уровне рефлекса. Я уже не говорю о чем-то гениальном, как, например, роспись Сикстинской Капеллы или техника игры на скрипке. Я говорю, черт возьми, об элементарном дыхании.
— Но ты же можешь потом поправиться. В следующем году, может быть, ученые найдут выход и станут лечить такие заболевания.
— Нет. Ни в следующем году, ни через десять лет.
— Откуда тебе это известно? Исследования никогда не прекращаются…
— Ну, разумеется. Тебе, наверное, неведомо, что в этой области я уже и сам понемногу стал специалистом. Пересадка эмбриональной нервной ткани в поврежденные участки для стимулирования восстановления нейронов… — эти слова легко слетали с его красивых губ. — Эффект незначителен. Некоторые врачи предпочитают обрабатывать пораженные зоны всевозможными химическими препаратами, чтобы создать участок, благоприятный для регенерации клеток. Результат также невысок. У низших форм
