— Угу.
— Она когда-нибудь упоминала «Хагакурэ»?
— Угу.
— А что именно она говорила?
— Я толком не поняла. Мими твердила, что они настоящие. Говорила, что любит их. И что они ее любят. Она сказала, что это первые люди, у которых есть истинная цель.
Я посмотрел в окно. Цель. В шестнадцать тебе кажется, что вся жизнь — это драма. Я перевел взгляд на Трейси. Ее большие глаза из розовых стали красными, она потерла их и сказала:
— Мне нужно закапать капли.
Она вытащила из сумочки маленькую пластиковую бутылочку, капнула что-то в каждый глаз и пару минут посидела, зажмурившись. Изо всех сил сдерживая слезы.
— Когда вы разговаривали в последний раз?
Она нервно пожала плечами:
— Около трех недель назад.
— Мими рассказывала, что она делала с этими людьми?
Трейси посмотрела на фотографию. Я вернул ей снимок, и она аккуратно положила его в бумажник, словно некую драгоценность.
— Она рассказывала, что они ходят по разным клубам, принимают наркотики и занимаются сексом. Это звучало так, словно только тогда она и жила по-настоящему. И я ей как-то сразу поверила и сказала, что она не должна так поступать. Я предупреждала, что она попадет в беду, ее могут оттрахать или арестовать, но Мими взъярилась, и я заткнулась. В тот раз она сильно на меня разозлилась и не разговаривала со мной целый месяц. Вам надо быть осторожнее.
Трейси сказала это так, словно сообщала только ей одной известную тайну, нечто очень важное и особенное, а мне никогда прежде не доводилось слышать ничего подобного.
— Мими незаметно выбиралась из дома, красилась, переодевалась и проводила время с этими людьми, потом возвращалась домой и превращалась в прежнюю Мими, а родители ни о чем не догадывались, — сказал я.
Трейси кивнула и всхлипнула.
— Мужчина, — догадался я.
Сквозь ветровое стекло я посмотрел на административное здание, большое, чистое и старое, с толстыми испанскими стенами и красной черепичной крышей. Лужайки и деревья были ухожены и аккуратно подстрижены. По дорожкам стайками шли девушки, одни — с книгами в руках, другие — налегке, и почти все улыбались. Я покачал головой.
Трейси Луиза Фишман положила руки на руль и бросила на меня свой Особенный Тайный Взгляд. Словно собиралась сообщить секрет, которым решила поделиться только сейчас.
— Ты хочешь рассказать мне о чем-то действительно странном? — спросил я.
— В прошлом году мы сидели в моей комнате и курили. Моя комната на третьем этаже, в задней части дома, так что я могу открыть окно и никто ничего не заметит.
— И…
— Мы курили, болтали, и Мими вдруг сказала: «Смотри», задрала рубашку и приложила кончик сигареты к животу.
Я сидел в «рэббите», слушая шестнадцатилетнюю Трейси Луизу Фишман, и неожиданно почувствовал, что по спине пробежал холодок.
— Это было так жутко, что я даже ничего не смогла сказать. Я только смотрела, и мне казалось, что это продолжается целую вечность, и я закричала: «Ты с ума сошла, Мими, у тебя останется шрам», а она заявила, что ей наплевать, затем спустила трусики, и я увидела два темных пятнышка там, внизу, где кончаются волосы, и она сказала: «Боль придает нашей жизни смысл, Трейси», потом сильно затянулась и вновь приложила пылающий кончик к животу.
Глаза Трейси Луизы Фишман стали круглыми. Ей было страшно. Казалось, теперь, впервые рассказав о том, что так долго держала в тайне, она сделала эти события реальными, а реальность была постыдной и страшной.
Я провел языком по зубам, подумал о Мими Уоррен, и у меня возникло нехорошее предчувствие.
— И часто она делала такие вещи?
Трейси Луиза Фишман разрыдалась, закрыв лицо руками, плечи ее вздрагивали. Она так долго хранила эту тайну, и ей было страшно. Возможно, ее даже преследовали кошмары. Когда Трейси немного успокоилась, она спросила:
— Вы ее найдете? Найдете и вернете Мими домой?
— Да.
— Я говорила ей, что
Я молча кивнул.
— Она мой друг, — продолжала Трейси внезапно охрипшим голосом.
— Знаю, малышка, — сказал я.
Она вновь разрыдалась и долго не могла успокоиться. Я дал ей свой платок. На бледном совсем детском личике с потерянным взглядом появилось тоскливое выражение, печать одиночества, возникающая, когда твой единственный друг уходит, ты не понимаешь почему, и никого другого нет и никогда не будет. Такой взгляд бывает у тех, кого бросают.
Мы молча посидели еще несколько минут, Трейси все терла свой плоский нос, я же пытался справиться с дыханием. Мои мысли вертелись вокруг Мими и Эдди Танга. Что бы это значило? Большинство машин уехали со стоянки, но красный «Порше-944» стоял на прежнем месте, музыка продолжала играть, а сидящие в автомобиле девушки делали вид, что их совсем не интересует белый «фольксваген» Трейси Луизы Фишман. И тогда я сказал:
— Они все еще наблюдают за нами.
Трейси кивнула. В ее глазах больше не было слез, из носа не текло, и она вернула мне платок.
— Они не могут поверить, что такой симпатичный мужчина, как вы, сидит в моей машине.
— Может быть, они не могут поверить, что такая симпатичная девушка, как ты, пустила меня к себе, — заметил я.
Она улыбнулась и посмотрела вниз, на свои вцепившиеся в руль пальцы.
— Пожалуйста, найдите Мими, — попросила она.
Я посмотрел в сторону «порше». Девушка на заднем сиденье не сводила глаз с нашей машины.
— Трейси, — позвал я.
Она повернулась ко мне.
Я наклонился и поцеловал ее в губы. Она не пошевелилась, но, когда я выпрямился, густо покраснела.
— Спасибо за помощь, — сказал я.
Она опустила голову и сглотнула, у нее стал ужасно обиженный вид. Она прикоснулась к губам и посмотрела на девиц из «порше». Они, не стесняясь, пялились на нас. Трейси Луиза Фишман заморгала, потом повернула ко мне голову, расправила плечи, вновь прикоснулась к своим губам и аккуратно сложила руки на коленях.
Я вышел из «рэббита», вернулся в «корвет» и поехал в свой офис.
22
Я припарковался возле здания, где располагался мой офис, зашел в кафе, купил сэндвич с копченой говядиной и острой китайской горчицей и поднялся к себе в офис. Когда я двигался, мне было легче не думать о Мими Уоррен, прижигающей себе кожу сигаретой. Может быть, Трейси Луиза Фишман выдумала эту историю. Может быть, она все выдумала. Может быть, если я не буду думать о Мими Уоррен, Трейси
