гляжу на вас сейчас, — я через секунду уже не узнаю ваши лица. И дело не в том, что ваше лицо каждую минуту меняется, становится чем-то, что я никогда не видел прежде. Просто незнакомое лицо. Непостижимое…
Гайдж оторвал взгляд от зеркала и повернулся к Томасу.
— Когда я смотрю в зеркало, мистер Байбл, меня здесь нет. Но хуже то, что вас тоже нет. Вы для меня не существуете. Только голос. Голос из тьмы.
Некоторое время Томас молча смотрел на него. А потом, запинаясь, сказал:
— Это последствия мозговой травмы. Вы должны по…
— Мозговой травмы? — переспросил бородач. — Мозговой травмы? Вы называете это так?
Он покачал головой и, широкими шагами пройдя мимо них, рывком распахнул одну из дубовых дверей.
— Что же это тогда? — спросил Томас, когда бородач уже перешагнул через порог.
— Вы не священник, — отрезал Гайдж.
Дверь грохнула, поглотив мир, с которым Томас только что стоял лицом к лицу.
Они не проронили ни слова, пока не закрылись двери лифта.
— Ваш вывод? — наконец спросила Сэм.
— Не знаю. Во-первых; он был пьян. Но что стоит за этим? Быть может, он страдает от какого-то посттравматического стресса… — Томас помолчал, стараясь осмыслить, что же, собственно, произошло. — Одно можно сказать наверняка…
— Что именно?
— Вы не заметили, как он вел себя с нами? Он ни разу не поглядел нам в глаза. А его жесты? В нашем присутствии он буквально съеживался от страха.
— И?..
Томас набрал в грудь побольше воздуху.
— Получается, что мы были для него какими-то чудовищами. Безликими чудовищами.
— Что вы такое говорите?
Томас заметил, что смотрит на свою руку, на тот палец, где когда-то он носил обручальное кольцо. Он подумал обо всех тех нервных процессах, которые бурлят под внешне спокойной поверхностью и с помощью которых удалось ввести пациента в такое состояние. Так вот куда метил Нейл! Не в сердце, а в душу.
— Теодор Гайдж живет в мире страшилок.
Только на заднем сиденье такси, на котором Томас так редко выбирался в Манхэттен, он почувствовал, что поездка в центр, на Федерал-плаза, чем-то смущает его. Манхэттен всегда сбивал его с толку — иначе и не скажешь. Город здесь напоминал геологический разрез, улицы и проспекты были руслами рек, глубокие, как каньоны на какой-нибудь древней марсианской равнине. Но чувство… Одновременно археологическое, словно огромная вывеска Центрального парка была оттиском какой-то божественно-королевской печати, и статистическое, словно великая карта человеческих упований этого вавилонского столпотворения, высеченная в монументальном камне.
Нью-Йорк, как однажды сказал ему Нейл, был шрифтом Брайля[28] для слепого Бога — местом, где выпуклости человеческой изобретательности громоздились достаточно высоко, чтобы божественные пальцы могли читать по ним. Когда же Томас спросил, что именно они могли прочесть, Нейл ответил: «„Да пошел. И ты. На хер…“ Что же еще?»
— Так что же вы думаете, профессор? — спросила Сэм. — Если Гайдж — первая предпосылка Кэссиди, что она означает?
— Не могу сказать наверняка, — рассеянно ответил Томас.
Получалась какая-то бессмыслица. Надрывающая сердце правда. Нора трахается с Нейлом. Нейл убивает невинных. Сэм преследует его, как гончая на пути карьеры, каковой она и была. Европа погибает от холода. Москва совсем пропала. Даже дураку ясно, что во всем этом нет никакого плана, никакого тайного автора. Все кричало о безразличии. Все! А те, кто думал наоборот, кто крепко втемяшил себе в голову преклонение перед такими понятиями, как простота, уверенность и низкопоклонство, только делали все еще хуже. Голосуя за демагогию «крепкой руки». Убивая во имя «х», «у» или «z».
Почему бы им просто не признать свое поражение и не дать миру погибнуть?
Слова Нейла… сказанные прошлой ночью.
— Ладно, надо что-то придумать, — сказала Сэм. — Чтобы Шелли прыгала от восторга… Нам не схватить этого парня без вашей помощи, профессор.
Так вот чего он хотел? Устроить охоту на Нейла?
«Он причиняет людям зло…»
Ну и что?
— Вы слышите меня, профессор? Профессор Байбл? Просни-и-тесь…
— Зовите меня Том, — сказал он.
«Мысли ясно. Мысли здраво».
Томас уже решил, что у него диссоциативная стрессовая реакция. Слабое чувство смещенности. Самоотстранение, словно каждая его улыбка, каждое слово, каждый вздох — притворны. Классические симптомы «кризисной фазы» стресса.
В мире Томаса Байбла все встало с ног на голову. Он стал неузнаваем, как прислуга Гайджа.
— Узнавание, — отрывисто произнес он, внезапно увидев ответ на предыдущий вопрос Сэм.
— Не спешите, Том. День выдался длинный.
Томас посмотрел на Сэм и улыбнулся.
— Я буду в форме. Мой мозг пластичнее, чем у многих.
— Как мои туфли, — заметила Сэм.
Торопливый стук каблучков Сэм эхом отскакивал от стен подземного гаража здания ФБР.
— Нейл говорит что-то об узнавании, — пояснял на ходу Томас — Он говорит, что узнавание — себя или других людей — зависит всего лишь от схемы прокладки нервных окончаний.
Сэм нахмурилась в пропитанной выхлопными газами полутьме.
— Не понимаю.
— Подумайте. Без узнавания мир пуст — именно это имел в виду Гайдж. В нем нет людей, только шумящие мозги, беспорядочно сталкивающиеся друг с другом.
Сэм задумалась над его словами и через несколько цокающих шагов, когда они уже подходили к лифту, спросила:
— Тогда зачем была вся эта затея с Повски? Доказать, что наслаждение сводится к схеме прокладки нервных окончаний?
— Почему бы и нет?
Сэм помрачнела, словно пораженная чем-то, о чем уже думала раньше.
— Мне не отделаться от впечатления, что он спорит с вами. Конкретно с вами, а не с миром вообще.
Томас ощутил, как судорожно сжался его желудок.
— Почему вы так решили?
Сэм устремила на него буравящий взгляд, почти маниакальный в своей напряженной пристальности.
— Потому что вы единственный можете расшифровать его послание. Без вас он обращался бы в пустоту, вам не кажется?
Зачем Нейл приезжал вчера? К чему это его признание? Незадолго до этого он оттрахал Нору — ее дурацкая выдумка с поездкой в Сан-Франциско ясно давала это понять. И что с того? Он трахает Нору, а потом заваливается без предупреждения, чтобы выпить и закусить со своим старым дружком Паинькой? Между одним и другим убийством — это как минимум. А накануне этого ФБР принимает решение отследить его старые знакомства…
Нейл Кэссиди, пожалуй, был самым ярким, самым заранее продумывающим из всех, кого знал Томас.
